Я так не хотела. Они доверились кому-то одному, но об этом узнал весь интернет. Истории борьбы с шеймингом и преследованием - Кэрри Голдберг Страница 31

Однажды я пыталась связаться с ней, но она не отвечала на мои звонки и сообщения. Я оставила ей на двери записку с просьбой позвонить мне. Ничего. Я спросила ее соседей, не видели ли они ее. У меня было такое ужасное чувство, что она умерла в своей квартире. У нее не было ни друзей, ни семьи, ни домашней прислуги, ни каких-либо отношений с соседями. Она была самым замкнутым человеком, которого я когда-либо знала. Поэтому я позвонила в полицию. Когда они приехали, мы забрались на соседскую пожарную лестницу и попытались заглянуть в квартиру, но ничего не увидели. Полиция взломала замки. Я ожидала худшего — но ее тела там не было. Это была просто очень печальная и темная квартира, скудно обставленная, с пластиковыми пакетами, в которых хранилось еще больше пластиковых пакетов, и без того лежавших повсюду. Я оставила ей на двери записку с просьбой позвонить мне, чтобы она могла объяснить ей, что произошло.

На следующий день мне позвонила г-жа П. Она была в ярости из-за того, что я вломилась в ее квартиру. Она обвинила меня в незаконном проникновении и пожаловалась, что ей пришлось чинить замки. Когда я ответила, что беспокоюсь за нее и не знаю, где она была, она сказала, что не обязана сообщать мне о своих передвижениях.

— Это не ваше дело, — сказала она. И она была права. — Я прекрасно жила без вас уже много лет, — добавила она. — Просто оставьте меня в покое.

Она больше никогда со мной не разговаривала.

В компании Selfhelp я стала гордиться своей способностью сохранять спокойствие и решать проблемы. Независимо от того, что было нужно моим клиентам, я находила способ помочь им. Но помогать, не будучи навязчивым, — это хрупкое равновесие. С г-жой П. я нечаянно переступила черту. Это одно из самых больших сожалений в моей жизни. Это был также тревожный сигнал: был ли мой страх за ее безопасность обоснованным? Или я выдумала чрезвычайную ситуацию, чтобы отреагировать на нее?

Оглядываясь назад, я понимаю, что это было настоящее безумие: в свои двадцать два года я удовлетворяла сложные потребности людей, переживших такую невообразимую жестокость. Безумие, что я так долго там работала. В течение пяти лет я убеждала себя, что мои клиенты нуждаются во мне; у меня возникла зависимость от борьбы с их кризисами и их болью.

Работа в Selfhelp была действительно тяжелой. Ни до, ни после этого у меня не было такой эмоционально сложной работы. Все время, пока там трудилась, я не переставала думать о своих клиентах. И стала одержима Холокостом. Я читала о зверствах в лагерях, смотрела документальные фильмы о выживших. В выходные дни посещала музеи Холокоста в Нью-Йорке и Вашингтоне. Однажды на каникулах я отправилась в Освенцим. Иногда по ночам мне снилось, что я сижу в вагоне для скота со всеми своими пожитками.

Когда не работала, я старалась отвлечься от своих мыслей. В будни я либо ходила в спортзал, либо спала. По выходным принимала наркотики. Это был единственный способ, который позволял мне выносить людей моего возраста — моих друзей с их крутой работой в нью-йоркском Condé Nast[16] или на ресепшн в художественных галереях и феминистских некоммерческих организациях.

Тогда я еще не была достаточно зрелой, чтобы понять, как важно для собственного психического здоровья создать некоторую дистанцию между собой и страданиями моих клиентов.    

В наши дни всякий раз, когда я выступаю с речью, кто-нибудь неизменно спрашивает, что я делаю для «ухода за собой». Спрашивающие всегда кажутся взволнованными. На мгновение съежившись (я так ненавижу этот вопрос — может быть, потому, что его никогда не задают моим коллегам-мужчинам), я обычно отвечаю: «мой уход за собой очень прост: 450 миллиграммов веллбутрина[17] в день, марафоны и секс». Слово «секс» всегда их пугает. Как будто тот, кто выступает против секса по принуждению, не признает и секс по обоюдному согласию. Но я отвлеклась.

В 2003 году, проработав несколько лет в компании Selfhelp, я решила поступить на юридический факультет. Мечтала, что, возможно, получив диплом юриста, я смогу делать ту же самую работу, что и для моих клиентов в Selfhelp — то есть защищать выживших после геноцида — но в более крупных масштабах. Представляла себе, как однажды буду работать в такой правозащитной организации, как Human Rights Watch[18]. Или, может быть, трудиться в международном трибунале по установлению истины и примирению. Единственная проблема заключалась в том, что я чувствовала себя каждый раз виноватой, когда думала о том, чтобы «бросить» своих клиентов в Selfhelp. (Теперь я знаю — если человек выживает во время геноцида, он может пережить, что его двадцатипятилетний приятель поступает в университет. Но тогда я этого не понимала). Поэтому, вместо того чтобы полностью отказаться от работы в Selfhelp, я поступила в Бруклинскую юридическую школу, где можно был учиться по вечерам.

Дни тянулись очень долго. Я отправлялась на работу в восемь утра, ехала на метро сорок пять минут, работала до пяти вечера, втискивалась в метро и еще час ехала обратно в Бруклин. Потом спешила на занятия, которые продолжались до девяти вечера. На юридическом факультете дела шли с переменным успехом. У меня появилось несколько хороших друзей, но мне также попадалось много придурков — тех, кто любит обсуждать разные юридические концепции, но не имеет представления о реальной жизни.

Как-то вечером на первом курсе я затеяла дебаты по поводу идеи ответственности случайных прохожих.

Я утверждала, что если человек видит, как другому человеку причиняют боль, и может помочь, но не помогает, то это аморально.    

«Знаете, железнодорожные пути до Треблинки[19] проходили через множество частных владений». Следующее, что я помню — как жарко спорю с двумя другими учениками и учителем, который обвинил меня в том, что я «полезла туда, куда не надо». Я хотела сказать им всем, чтобы они отвалили. Я «лезла туда» каждый божий день, с девяти до пяти, прежде чем притащить в класс десяток кило учебников по юриспруденции, чтобы обсудить свои идеи с этими привилегированными придурками, которые безжалостно конкурировали друг с другом за несколько «хороших» рабочих мест, занимаясь слияниями и поглощениями в адвокатских конторах делового центра.

У меня было дерьмовое отношение к учебе на юриста. Я училась только во время поездок на работу, и эзотерические юридические концепции просто не работали. Неудивительно, что у меня