Я так не хотела. Они доверились кому-то одному, но об этом узнал весь интернет. Истории борьбы с шеймингом и преследованием - Кэрри Голдберг Страница 32

По некоторым предметам я училась хорошо. Мне очень нравилась та юридическая работа, которую мы выполняли в центрах. Я была лучшей в центре медиации и работала над тремя успешными случаями предоставления убежища в клинике Safe Harbor Clinic. Один из самых интересных предметов был посвящен этике медицинских экспериментов. В Selfhelp у меня было несколько клиентов, на которых нацисты ставили эксперименты в лагерях. Г-жа Д. участвовала в экспериментах Йозефа Менгеле с близнецами. Менгеле, известный как Ангел Смерти, вырезал заключенным глаза, удалял зубы, ампутировал конечности и вводил смертельные вирусы и смертельные химические вещества в их тела, просто чтобы посмотреть, что произойдет. Он провел много своих экспериментов на детях; однажды он сшил пару маленьких братьев и сестер вместе, чтобы создать сиамских близнецов (они умерли от гангрены через несколько дней).

Сама г-жа Д. не была близнецом, но у нее были братья-близнецы, что заинтересовало Менгеле. Однажды, вскоре после 9/11, я была у нее дома в Бронксе. Г-жа Д. сравнивала пепел в эпицентре взрыва с пеплом заключенных, убитых в газовых камерах Гитлера, которые были сброшены в реку Вислу. Внезапно она задрала халат и показала мне огромную дыру в ягодице, куда ей сделали инъекцию во время заключения в Освенциме.

Она уже показывала мне ее раньше. Всякий раз, когда мы говорили о финансовой реституции, выплачиваемой жертвам Холокоста после войны, г-жа Д. поднимала халат, чтобы подчеркнуть, насколько больше она пострадала, чем некоторые жертвы нацизма, эмигрировавшие в Соединенные Штаты до войны. Пострадавшие, раньше убежавшие из Германии, получали сотни тысяч долларов в течение многих лет в виде социальных выплат от Германии. Для сравнения, г-жа Д. была освобождена из Освенцима русскими и провела бо`льшую часть своей жизни за «железным занавесом», а в Соединенные Штаты она эмигрировала в середине 1990-х годов. Следовательно, она не имела права на это пособие, выдаваемое германским правительством. На самом деле г-жа Д., потерявшая своих братьев-близнецов, родителей и всех своих друзей в лагерях, не имела почти никаких прав на финансовую компенсацию.

В тот же день в ее гостиной я рассказала г-же Д. о новом компенсационном фонде, который был создан специально для жертв медицинских экспериментов. Но я чувствовала себя ужасно, объясняя, что единовременная выплата была всего лишь ничтожной суммой в 2500 долларов — просто оскорблением. Многие из моих клиентов были неоднозначно настроены в отношении компенсаций. Некоторые считали получение «кровавых денег» предательством семьи, которую они потеряли в лагерях. Другие полагали, что принятие платежей было сродни принятию извинений. Им не были нужны деньги, но когда они увидели, что их друзья получают компенсации, мало кто мог устоять. Я заполнила анкету для г-жи Д. Она использовала эти деньги, чтобы оплатить долги своему домовладельцу.

На юридическом факультете, во время моего первого курса по деликтам, я узнала о распределительном и исправительном правосудии и сразу же поняла, как моя работа с возмещением ущерба жертвам Холокоста соотносится с правосудием. Я верю в экономическую справедливость: если кто-то пострадал, то виновное лицо или организация должны заплатить. Эта концепция определяет значительную часть работы, которую я сейчас делаю для моих клиентов. Вся система уголовного правосудия направлена на то, чтобы наказывать людей, которые нарушают закон. Но при этом жертва преступления уходит ни с чем. Именно система гражданского правосудия позволяет нам подавать в суд и фактически получать материальную компенсацию в пользу пострадавшего от правонарушителя. Я знаю, что это грубо — ставить ценник на страдание, но иногда это единственный способ все изменить. Идея заключается в том, что суммы должно хватить, чтобы «исцелить» жертву. Деньги не избавят от боли. Но они сделают жизнь пострадавших более комфортной. Справедливость для моих клиентов включает в себя более комфортную жизнь.

В те годы, когда я работала в Selfhelp, происходили серьезные изменения в отношении выделения средств жертвам нацистских преследований. Внезапно появились деньги для людей, которые положили свои сбережения в швейцарские банки, и для венгров, которые занимались принудительным трудом в Австрии. Не чешские граждане могли получить частичную компенсацию за недвижимость, из которой они бежали, и добиваться возвращения произведений искусства, конфискованных нацистами. Венгры, которые ранее имели право получить лишь жалкие 200 долларов за каждого родителя или брата, убитого во время Шоа[20], в 2003 году могли подать заявление на вторую выплату в размере 1800 долларов.

Я потратила много времени на одну конкретную программу реституции: Германия объявила, что она будет выплачивать компенсации за принудительный труд для социального обеспечения. У меня было три польских клиента, и все они были вынуждены работать на одном и том же захваченном нацистами аэродроме в Польше. Я подала заявления от имени всех троих. Германия выделила одному клиенту единовременную выплату в размере более 20 000 долларов и постоянные выплаты в размере нескольких сотен долларов в месяц на всю оставшуюся жизнь. Заявление другого клиента было отклонено. Третий клиент получил нечто среднее. Я стала уделять все больше и больше внимания кажущейся произвольной реализации финансовой реституции. Мой гнев по этому поводу — один из факторов, побудивших меня изучать юриспруденцию.

В Selfhelp я стала известна как королева репараций. Однажды я посчитала общую сумму всех средств, полученных моими клиентами: почти два миллиона долларов. Но на самом деле я сэкономила им во много раз больше, потому что обнаружила, что если мы депонируем деньги, которые они получили в качестве репараций, на специально назначенные счета, то эти средства не облагаются налогом и освобождаются при расчете их права на получение американских льгот. Это означало, что, когда они заболеют, то раньше получат право на получение медицинской помощи в рамках программы Medicaid, которая будет оплачивать дома престарелых и медицинских работников на дому, у них останутся деньги на весьма комфортную жизнь и, возможно, даже часть средств перейдет в наследство их внукам.

Я окончила юридический факультет в 2007 году, мечтая специализироваться на защите прав человека. Но никак не могла найти такую работу. У меня не было опыта общения на иностранном языке. У меня не было диплома известного вуза. У меня даже не было оценок, необходимых для того, чтобы отвечать на телефонные звонки в Human Rights Watch. Никому не было дела до моего опыта. Я просматривала вакансии в некоммерческих организациях, пока меня наконец не наняли координаторы агентства по сохранению жилья.

Я стала вести судебные тяжбы с арендаторами от имени людей с низким доходом, которым грозит выселение. Это была не та политическая работа в Human Rights Watch, которую я себе представляла, но это было