Гиблое дело - Кори Доктороу Страница 41

– Ну, сама понимаешь, Лондон. Наверняка дел было полно.

– О да, Лондон. Это точно. Работали без передыха. Я ж туда как раз после урагана Венди приехала.

– Господи, – сказал я. – Венди!

– Ну, все было не так страшно, как в США. В конце концов, он успел пройтись по Чарльстону и пересечь всю Атлантику. Но барьер Темзы его практически не замедлил, и в итоге весь центр и южный берег оказались под водой. Нам даже отоспаться не дали: перебросили в Лутон, на автобусе доставили в Камден, мы бросили вещи и отправились прямиком в Тейт возводить песчаные барьеры, пока специалисты эвакуировали картины через черный ход.

– Мне казалось, у барьера Темзы безумно навороченная защита, разве нет?

– Сейчас-то да. Но после Брексита бюджеты урезали – сказали, не могут себе позволить и будут обходиться тем, что осталось. Ага, лады, давайте, посмотрим, как вы с ураганами договариваться будете. Короче, через год после Венди пришла Амрита, и они поняли, что с этим надо что-то делать. Признаю, за дело взялись серьезно. Возвели огромный барьер, шестьдесят метров, а старый оставили ниже по течению, чтобы перехватывал излишки. Ты бы видел, как он открывается и закрывается – дух захватывает. Но пока его строили, мы работали в городе: перевозили людей, помогали с их обалденными старинными улочками, даже над римскими руинами покорпели. Потом нас бросили бороться с чумными ямами, которые постоянно затапливало, и люди заболевали, что приводило к панике – оно и понятно, антибиотики антибиотиками, но это ж чума. В итоге прибрежные районы от Королевского колледжа до Тауэра эвакуировали подчистую, чтобы можно было привезти технику и спасать исторические объекты, не боясь никого задавить. Было очень интересно наблюдать, как люди постепенно принимают реальность. Когда я только приехала, про закрытие прибрежных районов только мемы клепали, никто даже не думал, что такое возможно. А полтора года прошло – и все. Нет, конечно, подростки там все еще лазают, да и рабочие не сбавляют оборотов – говорят, с новым барьером за год-два снова откроют районы, но это если не будет новых наводнений. Если честно, мне кажется, что шансов мало и большинство это понимают, просто не хотят признавать всю реальность сразу.

– Их можно понять, – сказал я. – С таким сложно смириться.

– Это да, – сказала она, – но сам подумай, сколько городов будут тянуть до последнего и в итоге потеряют свое наследие, ведь Лондон своим примером покажет, что ошибки можно исправить постфактум. А хуже всего, что они не только живописных мест лишатся, но и ничему не научатся, и другие города пойдут по их стопам.

– Нет, ну если так рассуждать…

– Вот-вот, – сказала она. – Как вспоминаю о своей миротворческой работе, сразу так грустно и обидно становится. С одной стороны, у меня не было дела важнее и полезнее. Каждый день был наполнен упорным трудом. За время работы над барьером я узнала о строительстве больше, чем за годы учебы. Я помогала людям. Спасала их, в прямом смысле спасала, спасала их дома и имущество. Сложно даже вообразить трудности, с которыми им пришлось столкнуться, и все же они выживали. Но еще я осознала, что корень проблемы – не столько в климате, сколько в человеческой психике: мы в большинстве своем не способны принять суровую правду, и хотя некоторые это понимают, миллионы людей продолжают все отрицать и бороться.

Она отстраненно смотрела вдаль.

– А знаешь, что самое паршивое?

Я покачал головой. Ее взгляд… Ох.

– Люди, которые с самого начала были неправы, кто все отрицал, кто говорил, что страна не может себе позволить столько работы – те, из-за кого погибли люди и утонуло здание парламента… даже когда Тауэр наполовину ушел под воду, даже когда стало понятно, что они ошибались, они продолжали твердить, что они во всем правы, что ураганы случались всегда и этого стоило ожидать, а мы просто проворачиваем свои гнусные политические делишки, пользуясь человеческими страданиями. И таких было много – огромная когорта бизнесменов, политиков, мудаков, отрицающих глобальное потепление, и их последователей. Кричащие заголовки, бесконечные подкасты и радиопередачи. Поначалу я думала, что это все большая проплаченная кампания по дезинформации, и да, наверняка частично так и было, но потом я осознала, что все эти люди искренне верят в свою правоту. Их бесило, что они проигрывали в справедливой революции – бездействие, за которое они поколениями ратовали, подходило к концу: Великобритания поняла, что если страна хочет выжить, то пора браться за дело. Тогда-то до меня и дошло: эти люди никуда не денутся. Они проживут еще десять, двадцать, пятьдесят лет, научат своих детей, а те – своих детей, и так далее…

– Похоже на ситуацию с тем рестораном, – сказал я. – Эритрейцы и эфиопы.

Она махнула рукой.

– Нет, похоже на сраную гражданскую войну и чокнутых конфедератов, которые до сих пор злятся, что рабство закончилось. Века прошли, а они злятся.

– Да, – сказал я, – это хороший пример.

– Сам подумай. Когда что-то подобное заканчивалось? Моя греческая семья ненавидит турок. Черт, да мой дедушка поэтому и приехал в Глендейл – хотел тусоваться с армянами и вместе ненавидеть турок. А мои родственники из Вьетнама? Там вообще чуть ли не кровная месть.

– Пурим! – сказал я.

– Пурим?

– Еврейский праздник, – сказал я. – Как-то в седьмом классе нам устроили Пурим. Сказали нарядиться персонажами из библейской истории про то, как в Персии планировали убить всех евреев. В общем, этакий еврейский Хеллоуин на тему геноцида. Короче, нам раздали трещотки, и каждый раз, когда кто-то произносил имя великого визиря, который планировал геноцид, мы его заглушали. Истории почти две с половиной тысячи лет, а они до сих пор злятся!

– Ну, геноцид он и есть геноцид.

– Ладно, да. Признаю.

– И христиане до сих пор бесятся из-за распятия Христа, а с того момента тоже две тысячи лет прошло.

– Да, в этом и дело. Все эти обидки никуда не денутся. Посмотри на Флотилию. Они точно за борт не попрыгают. Через две тысячи лет их потомки будут плавать по тропическим морям Северного полюса и говорить, что никакого глобального потепления не существует.

– Блин. Ты вгоняешь меня в депрессию. Я же поэтому из Лондона и уехала. Поняла, что даже если мы построим барьер, даже если откачаем всю воду и переселим народ обратно, то все равно