Призрачная империя - Рина Харос Страница 11

ноги были вывернуты под углом, сломанные кости остроконечными пиками разрывали плоть и светились в солнечных лучах. Пустые глазницы, оторванный нос, вместо которого кровавый обрубок, губы, искромсанные неровными острыми зубами упыря. На месте сердца зияла дыра, а сам некогда пульсирующий орган лежал в нескольких метрах – около него уже начали собираться восставшие из могил живые мертвецы, желающие полакомиться гниющим страдальцем.

На миг показалось, что мужчина дернулся в объятиях упыря. Отскочив, я протер глаза руками и осторожно наклонился к книге, пытаясь выявить первые признаки моего сумасшествия, но ничего не произошло – жертва продолжала безвольно лежать на земле, тварь пожирала плоть страдальца. Я смотрел на картину несколько ударов сердца, прежде чем она начала растворяться на белоснежном покрывале листов. Пятая страница. Когда изображение пропало, я отсчитал и загнул небольшой уголок, чтобы не забыть.

Я осторожно взял книгу за край и перевел ее на солнечный свет, в глубине души надеясь, что она сгорит в агонии моего отчаяния и страха. Понимал, что это всего лишь чья-то злая шутка и что от этого проклятого манускрипта надо избавиться, и как можно скорее. Обхватив книгу обеими руками, я пытался прислушаться к ощущениям, которые, будто по велению высших сил, не отзывались, когда я соприкасался с демоническим постулатом, – но затем страх отступил, оставив любопытство, желание узнать, про какую еще нечисть могу прочитать.

Я хотел выкинуть книгу: взять лопату, которой едва ли смогу орудовать, закопать в рыхлую, продрогшую от первых заморозков землю и забыть навсегда про злую шутку отца Константина, – но не мог. Будто кто-то насильно пытался вложить в голову мысль о том, что надо беречь, таить от чужих глаз, умов, которые не смогут постигнуть все могущество и судьбоносность страниц. Руки тряслись от волнения, но в итоге я судорожно выдохнул и вновь засунул книгу под рубашку, чуть опустив ее, чтобы родные не смогли ничего заподозрить. Накрылся одеялом с головой и задремал, пропустив первый снег, который принес за собой разрушение.

Глава 9

Примеряя чужое тело, будь готов

перенять на душу грехи, как собственные

Натягивать кожу отца Константина на свое тело было болезненно и неприятно – она никак не хотела растягиваться и всячески норовила порваться. Я осторожно обволакивал живой материал сначала вокруг ног, рук, тела. Но вот дело дошло до лица, я встал перед зеркалом и зашипел, когда небольшой участок кожи все-таки порвался.

– Эти глупые людишки даже не могут шкуру потолще наесть! – произнес я, чуть ли не взревев. Спустя долгие десять минут наконец-то удалось наложить лицо отца Константина на собственное, чтобы невозможно было отличить. Кожа сковывала движения, но деваться некуда – сегодня моей жертве просто необходимо быть в церкви и выслушать наставления отца Гриши, а также его брата, в котором злости и зависти было больше, чем во всем утреннем приходе на молебне. Надев рясу и повесив поверх крест, почувствовал, как шеи коснулось легкое удушье, отчего закашлялся и выплюнул горькую слюну на окровавленное тело священника, от которого остались лишь мышцы, суставы, кости, глазницы с лопнувшими сосудами и местами пожелтевшие зубы.

Клавдия, уцелевшая супруга Константина, сбежала из дома сразу же. Какая жалость! Она не видела, как я, когда вернулся после прогулки, помогающей проветрить мозги, потрошил ее мужа, словно цыпленка, с точностью хирурга срезая кожу. Возможно, я доберусь до болтливой старушки чуть позже, а пока даже сейчас ощущал отчетливый запах страха, отзывающегося во всем теле приятными ломотой и истомой.

Бесы, которые истошно вопили и цеплялись когтями за стены и потолок, ждали приказа пировать. Они боялись подходить ближе, зная, что одно мое касание может уничтожить их. В глазах тварей стояло нестерпимое желание и голод. Разве я мог оставить своих питомцев без лакомого куска плоти грешника?

– Пируйте, мои дети. И не оставьте ни единой кости от священника.

Я вышел из дома под сопровождение радостных криков бесов, напоминающих вой волков и смех шакалов. Вдали замелькала церковь, послышался звук колоколов, от громкости и мощи которого вспорхнули птицы, сидевшие на ветках. Пока я шел в священное место, пошел снег – сначала пара снежинок, кружась в воздухе, робко упали на рясу и растаяли, но когда зашел внутрь, то непогода разыгралась не на шутку – завьюжило, холодный ветер пронзал тело до костей.

Черти воюют в аду, не иначе.

* * *

– Анна, будь добра, убери с порога огарки свечей. Они будут мешать прихожанам и вызывать недовольство в священном храме Бога.

Я опустил руки вдоль тела и едва заметно поклонился монахине, боясь, что кожа предательски может разойтись на спине и отвалиться. Старушке было лет шестьдесят, она была облачена в черные одеяния, поверх которых виднелся белый фартук, повязанный на плечах в тугой узел. Светлого оттенка косынка скрывала пепельные волосы; лицо, покрытое глубокими морщинами, не потеряло привлекательности, присущей настоятельнице в молодости. Почти что выцветшего оттенка глаза едва сохраняли голубоватую оболочку; чуть вздернутый вверх нос, плотно поджатые губы, около верхней виднелась родинка, напоминающая дождевую каплю. Монахиня молчаливо исполнила просьбу, забрав небольшую деревянную коробку с огарками свечей, и удалилась, даже не кинув взгляда в мою сторону.

Я давно наблюдал за настоятельницами этой церкви, и, к счастью или сожалению, ни в одной из них не было ни намека на пороки, за которые можно наказать и отправить на суд праведный. Все как одна всей душой верили и любили Бога, который подпитывал собственные силы преданностью своих смертных подданных.

Между лопаток будто заскребли когти сотни бесов. Я в последний момент подавил улыбку, расползающуюся по лицу, словно яд по венам, и обернулся, увидев, как сквозь бушующую непогоду пробирается мужская чета семьи Азаровых. Ефим, отец Григория, поджал голову и пытался рукой прикрыться от снега, который норовил пробраться через одежду и окутать тело своей устрашающей холодностью. Рядом семенил Андрей, жадно хватающий морозный воздух ртом, едва поспевая за родителем. Нельзя было не заметить сходства отца и сына – у обоих черствые сердца и изничтоженная душа, которая не испытывала никаких чувств, кроме зависти и гнева. Но если Ефим со временем научился контролировать их, то Андрей едва ли мог управляться с грехами, выказывая их как великий трофей.

Я не запоминал лиц – не было необходимости. Главная способность заключалась в том, что душа, обнажаясь перед прислужниками ада и рая, показывала истинную сущность каждого смертного, и чем больше грехов поселилось в его нутре, подобно рою саранчи, тем