Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич Страница 19

которой, если верить местным легендам, хоронила хирургические отходы огромная больница, прозванная в народе «Тысячка». К смущенно-красным трамвайчикам метротрама. К зеленым, в каштанах, микрорайонам, за которыми заканчивался город и начиналась степь. К скоротечному взрослению в компании рыжих от руды собак и голубей.

Длинноногая Барби вскоре подстроилась под окружение: спутанные волосы, невыразительный взгляд, ссадины и вмятины — отец по пьяной лавочке любил швырнуть куклу в окно, учил дочь самостоятельности, и только чудом игрушка не погибла в руках дворовой мелюзги или зубах одноглазых котов. Маленькая Олеся хандрила вместе с Барби, плакала, объявляла маме, что не хочет здесь жить. Мама устало улыбалась: «Стремись, дочка, тоди пойидешь, колы подрастешь… Может, и мэнэ заберешь».

Девочка искала возможность, стремилась, корпела в школе — в воображении, где можно промотать годы, собрать в клейкий ком знания и силы и, конечно, снова найти дверь. Дверь в Сказку.

— Эй, Ватиска, айда в киноху пугаться! — кричала Даша, помешанная на ужастиках подружка. — «Дракулу» крутят!

И Олеся бежала в «Олимп», лобастый, окруженный, словно могила, клумбами, где открывала другие двери, более доступные. И пугалась. И влюблялась — в бледнолицего Ривза (Дашка запала на Олдмана), в Суэйзи из «Привидения», в…

Она влюблялась слишком часто, и не только в кино. На небольшом живописно-мрачном кладбище, давно закрытом для новых постояльцев, Олеся впервые поцеловалась, а после позволила белозубому костлявому десятикласснику, на четыре года старше, кое-что еще. Мертвецы ее не волновали, она только боялась измызгать последние приличные джинсы. Лениво каркали вороны, а в пятнадцати минутах пешком от кладбища, усеянного, точно выбитыми зубами, надгробиями девятнадцатого века, стоял кинотеатр «Олимп», в двадцати — старая панельная пятиэтажка с квартирой, мамой, иногда папой… и окончательно сломанной грязноволосой куклой в картонной коробке под кроватью.

Олеся уехала из Кривого Рога в шестнадцать, не закончив школу. Не за границу — в Киев. К едва знакомому парню, с которым познакомилась (и переспала) во время школьной экскурсии в столицу. Недолгая романтическая история — и снова к ужасам, бытовым. Но она ведь догадывалась о привычках парня? Еще до того, как все покатилось в знакомые тартарары, Олеся заводила разговоры о переезде в Европу. Парень фыркал: «Здесь деньги делаю, дружбу вожу, а там — кто я?» У каждого свои сказки. Она не унималась. Он отговаривал, сначала словами, потом кулаками, жилистыми кувалдами с лагерными татуировками на костяшках.

«Есть причины для того, чтобы все было так, как оно есть».

На работе, в машинописном бюро, утрамбованном в подвальную сырость, Олеся познакомилась с пожилым врачом, собирающим документы на визу. Они встречались три или четыре раза, он рассказывал о странах, в которых побывал, а она тараторила: «Так классно! Классно!» — «Что такое, девочка, заграница манит?» — «Да!» — «Тогда собирайся и езжай, молодая ведь, силы есть, детей нет». Эти слова окончательно встряхнули Олесю.

Она вернулась в Кривой Рог и стала искать варианты. Сначала приглядывалась к англоязычным странам, грезила Австралией, но отпугнули требования: высшее образование, ворох документов. Ужасно постаревшая мама переживала, пыталась помочь. И помогла: свела с клиенткой, бойкой мелированной женщиной, которой время от времени чинила и подгоняла одежду; та пять лет жила в Праге, но вернулась из-за мужа — тот не смог интегрироваться на чужбине, не вынес культурной изоляции. Одна беседа на тесной кухоньке, и — усе! — Олеся решилась.

Интернациональная Прага!

Олеся с головой нырнула в интернет. Барьеры переезда оказались невысокими — за ними виднелась зеленая медь куполов и башен чешской столицы. Список документов, отзывы иммигрантов, фотографии — девушка глотала все подряд, влюбляясь в город над рекой Влтавой, подзывающей взмахами прекрасной Чертовки.

Конечно, Олесю не покидали сомнения, они налетали вместе с западным ветром, пропахшим зловонием коксохимического завода Желтых вод, и имели не менее специфический запах. Запах скорой неудачи, нового разочарования. Кроме немецкого городка из воспоминаний и желания убежать, у Олеси не было ничего. Она не знала чешского языка, не представляла, как будет жить одна в чужом городе, чужой стране. Однажды, задохнувшись слезами, неверием в себя, схватила телефон. «Ты справишься», — приободрил пожилой доктор, и отпустило, полегчало.

Знакомая матери подсказала фирму, которая нашла Олесе работу сиделки в отделении пражской реанимации. Шанс, маленький, хрупкий, живой. Подписав контракт, Олеся подала документы на долгосрочную визу. И началось ожидание. Возведенная в абсолют нервозность. Девушку словно заперли в душной пробковой камере. Уедет — не уедет. Вдохнет полной грудью — рухнет на землю.

Спустя пять месяцев позвонили из чешского посольства: виза готова!

Олеся собиралась со смехом, в слезах, в странном неконтролируемом потоке обещаний: «Тама обоснуюсь, заберу тебя, не оставлю с… этим». Мама отказывалась ехать: «Тута доживу». Олеся догадывалась, что дело в отце, в извращенной, изломанной, талой любви к этому агрессивному алкоголику с большими, некогда золотыми руками.

Отца она нашла на квартире одной из его шалав, рыжей добродушной Аллы, еще большей тряпки, чем ее мать. Нормального прощания не вышло. Пьяный отец принялся хаять, учить, смеяться.

Только на варшавском автовокзале, под угрюмо-пристальным взглядом хостела и покашливание местных бомжей, Олеся осознала, что дверь открылась. И шагнула в нее. Безвозвратно. Впереди — Прага, не туристическая, не мимолетная, а ее новый дом, где она — рано повзрослевший подросток — будет жить и работать. Только справится ли? Никто не поможет: ни мягкотелая мама, ни треснувший голос пожилого любовника, никто.

Она осталась одна.

И в этот момент осознания, сидя в кресле со сломанной регулировкой спинки, Олеся повернулась к окну и увидела, как в стекло старого автобуса бросилась зубастая, злобная, брызжущая слюной тварь.

Паника.

2

Поездка заняла полчаса.

Декорации за окном были сочно-зелеными с вкраплениями кирпича и ржавчины. К микрорайону Зличин вела также желтая ветка метро («следуйте до конечной станции»), но Олесе нравились наземные поезда: в них легче дышалось, свыкалось с приближением пригорода.

Моторный вагон вез по маршруту бездомного гида Карима. На запад от Главного вокзала Праги.

— Значит, вы работали гидом? — спросил мужчина в серой кофте, платок которого лежал в кармане ее джинсов.

Олеся оторвалась от окна и посмотрела на Яна.

— Подруга предложила. Мол, сама Прагу посмотрела, теперь и другим покажи. Веселая ты, Олеся, общительная, краси… — Она запнулась, стало неловко за случайную саморекламу. — В общем, я загорелась. Подустала в реанимации, да и платили копейки. Подтянула историю, чешский ночами зубрила. Английский со школы неплохо знала. Собеседование прошла с первого раза. Потом трехнедельные курсы — и приняла первую группу.

В вагоне дребезжали тихие голоса. Ян и Олеся сидели у окна, друг напротив друга.

— А в реанимации кем работали? — спросил Ян.

— Официанткой.

— Сложно привыкнуть? Ну,