Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич Страница 20

И тут ее прорвало. Давно копилось, и ни одного «ушастого» мужчины рядом. Никто не хотел слушать — все хотели известно чего.

Да, сложно. Да, приехала, а тут новый мир, чужой, безразличный. Домой сразу захотелось, даже не поверила настойчивому чувству — ведь так долго искала дверь… и вот открыла… Сомнения на каждом шагу, непонимание, паника. До банального доходило: кнопку в автобусе не нажала — дверь не открылась. В парикмахерской обкорнают, потому что не можешь объяснить, чего хочешь. В общении одни тупики. Два слова сказала, и разговор закончился. Хорошо хоть еще силы и энергия были, восемнадцать лет всего, не старуха, поди. Но, но, но… Она скучала по дому, по маме. Часто плакала.

Если бы рядом кто-то был…

Этого Олеся вслух не сказала.

Навалились бытовые вопросы. Счет в банке открыть, на учет в полиции встать, оплата, сроки — везде нервы. Страх не уходил. Многое казалось некомфортным, критичным. Разница между Кривым Рогом (да и Киевом) и Прагой была огромной. Ущелье шириной в три шага Годзиллы. Другая планета со своими правилами: туда ступишь — удар током, сюда — снова разряд, куда ни плюнь, кого ни пни — шок. Олеся банально не умела жить в Праге. Здесь все работало иначе, решалось иначе. Ей казалось, что слово «прие́зжая» написано у нее на лице и с таким лицом лучше не соваться в общественный транспорт, магазин. Ситуации, в которых надо говорить, объяснять, пугали не хуже ночных кошмаров.

Самым большим стрессом стала работа. Олеся мыла посуду и поддерживала порядок на крошечной кухне в отделении реанимации. Не особо пыльный (вернее, мокрый) труд: имелась посудомоечная машина. Но платили, как неквалифицированному персоналу, мало. Говорливая белоруска Аня, иммигрировавшая в Чехию на два месяца раньше, помогла разобраться со всякими мелочами, поддержала, немного успокоила. Потом Аню перевели в другое отделение, и Олеся была вынуждена столкнуться с коллегами-чехами.

И начался тихий ужас.

Чешский, везде этот непонятный чешский язык! Она превратилась в неадекватную особу. От улыбок и вопросов хоронилась на кухне, пряталась за кастрюлями и тарелками. Комплексовала, тряслась. Чешки махнули рукой. Олеся стала призраком. Казалось, ее даже не замечают: сидит в уголке комнаты отдыха, поглядывает затравленно на балакающих медсестер; кто-нибудь принесет горсть конфет, начнет раздавать, а про нее и не вспомнит.

— Зличин, — сказал Ян и поднялся.

Поезд остановился.

Олеся нацепила рюкзак и пошла за мужчиной, который вызвался ей помочь. Они спустились на узкий перрон перед двухэтажным опрятным зданием и двинулись за чахлой людской струйкой. Сквозь деревья проглядывались кусочек парковки и автомобильная дорога.

— А потом я не выдержала, — продолжила Олеся, — совсем невыносимо стало. Подходила, разговаривала, извинялась. Среди медсестер оказались две россиянки и украинка. Взяли в тусовку, приглашали на собрания. За месяц все изменилось. Дружба вышла за пределы работы: ходили с девчонками в боулинг, караоке. Всем отделением меня учили чешскому, деньгами помогали, подсказывали, как решать вопросы с социальными службами. Если бы не они, наверное, уехала бы.

— Осторожно. — Ян придержал ее за локоть.

Мимо промчался белый «седан».

— Спасибо, — сказала Олеся, мельком подумав о внимательности и крепких пальцах парня. — Увлеклась.

— Ничего. Я рядом.

Она покосилась на его загорелое лицо.

— Так и обвыклась. Сроднилась с городом. До этого Прага казалась необитаемым островом. Одиночество душило, общения не хватало, одно развлечение — по улицам бесцельно таскаться. Вроде и красиво вокруг, вот она, мечта, а душа не на месте. С теми, кто приезжал на заработки, особо не пообщаешься: другие приоритеты, целыми днями пашут. Но сошлась с девчонками из отделения — и отпустило. Близко сдружилась с Аделой, чешкой. Адела серьезно взялась за мой язык. Я и сама загорелась: смотрела местные передачи, читала журналы, выписывала слова на бумажку, зазубривала. Курсы себе позволить не могла. Почти все деньги уходили на документы, магазины. Иногда ела в кафешках, на рестораны не хватало. И дело пошло. Девчонки подсказывали слова, выпытывали истории — я рассказывала на чешском.

Захотелось в туалет. Олеся обернулась: здание станции скрылось из виду.

Они прошли мимо крошечного пожарного депо. Черепичная крыша с двуглазым окошком, распахнутые ворота, красно-белый фургончик.

— Что-то не так? — спросил Ян.

— Нет, все хорошо. Увидите магазин, свистните.

— Договорились.

Олеся продолжила рассказ.

На второй год после переезда уже уверенно говорила на чешском. Пропало ощущение дискриминации, неловкости в общении. Любая проблема решалась простым звонком. Если бы ее попросили дать совет иммигрантам, она бы сказала: учите язык! Без него далеко не уедешь. Можно, конечно, окружить себя русскоязычными знакомыми, но тогда чехи, их культура и менталитет останутся для вас потемками.

— И вот однажды Адела предложила пойти в гиды. «Не кусаются чехи, сама же видишь, давай, чего терять». Я взяла себя за шкирку и пошла. Вот, в принципе, и вся история.

— А туристический проект?

— Позвала знакомая, одна из организаторов, когда запускали. Набрали гидов, социальных работников, мэрия гранты выделила.

— С бездомными трудно работать?

— Наоборот. Даже радостно. Видишь, как растет их самооценка, пропадает стыд.

Ян остановился перед магазинчиком на первом этаже жилого дома.

— Я слышал, что среди бездомных много русских.

— Скорее, украинцев и поляков, — сказала Олеся, доставая из рюкзака кошелек. — Они держатся особняком, даже от чешских бездомных. Закрылись в своей уличной общине. Некоторые устроились в сквотах.

Таких, как сквот «Цибулька», куда направлялись Олеся и Ян.

В магазине она купила бутылку минеральной воды и упаковку жвачек.

— Хотите пить?

Ян покачал головой.

В Зличине работал знаменитый концерн «ЧКД», продукция которого — локомотивы и трамваи — стучала колесами по рельсам стран СНГ. Археологи раскопали здесь кладбище пятого века, одно из самых крупных в Европе, и стоянку эпохи неолита.

Таунхаусы остались позади, спрятались за рощицей. Показался сквот «Цибулька».

— Раньше здесь были? — спросил Ян.

— Один раз, когда согласовывали с Каримом маршрут.

— Он здесь жил?

— Кажется.

Олесе не нравилось это место. Сквот. Заброшенные, замусоренные строения, которые кто-то зовет своим домом. Слишком похоже на кусочки Кривого Рога. Того и гляди выскочит из-за угла толпа «бегунов» и помчится навстречу, размахивая прутами и косами. Да-да, косами! «Бегунами» в криворожские девяностые называли банды, которые следили за тем, чтобы все криминальные движения совершали только местные, а чужаков жестоко отваживали. Воевали район на район. Маленькая Олеся видела в окно, как толпы отморозков, человек двадцать-тридцать, кромсали друг друга теми самыми косами и прутами. А еще было: «бегун»-школьник принес на урок пистолет и выстрелил девчонке в затылок.

Снова заныл мочевик. Черт, она забыла сходить в туалет!

— Будет интересно, — подбодрил Ян.

Кирпичный забор с колоннами и треугольной крышей. Они вошли в чугунные ворота. Бывшая усадьба