Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич Страница 17

Я сошел по скрипучим ступеням. Воздух казался затхлым и сырым, словно двухмаршевая лестница вела прямиком в подвал, но это было не так. Стоя посреди темного холла, я поднял ночник и осветил стены и проемы, показавшиеся грязными и убогими в отсутствие яркого света. Возникло неприятное ощущение, будто я нахожусь в нутре огромного существа.

Рокот вибрирующей струйкой вился вниз.

Я спустился под землю, в подвал. Здесь жутко пахло — в горле стало кисло от желудочного сока. В лабораторию вела обитая железом невысокая дверь. За ней скрывался источник шума, он сделался громче, набирал силу. Приблизившись, я понял его природу.

Голоса.

Я прислушался, желая уловить смысл беседы. Голоса звучали торопливо и путано. Мне, точно псу, доставались объедки смысла:

— …сосуд…

— …вернешь, если я?..

— …еда, вечность…

Внутри находились как минимум два человека. Чем дольше я прислушивался, тем меньше мог понять: каким-то образом голоса вопрошающего и отвечающего смешивались в одном голосе. Плавились, словно их бросили в тигель, желая получить нечто хрипящее, сухое, наполненное ненавистью.

Раздался долгий, невыносимый звук — то ли болезненный вдох, то ли ликующий стон, — и стало тихо. Во мне росло беспокойство, поднимался ужас. Ледяной пол обжигал ступни, я боялся простыть, но не мог решиться на какое-либо движение. В конце концов я сказал себе, что должен узнать, кому принадлежат голоса или голос, и толкнул дверь.

Она открылась не до конца; я увидел кусочек довольно просторного, если сравнивать с лабораторией в Мортлейке, тускло освещенного помещения. У атанора, пристроенного к каменной стене рядом с окном, валялось несколько расколотых поленьев, заслонка наполовину перегораживала смотровое отверстие. Стол возле печи был заставлен стеклянными и керамическими сосудами, резервуарами, щипцами, приспособлениями для дистилляции, там также лежали кочерга и меха для раздувания огня. На длинной полке размещались манускрипты и инкунабулы, привезенные мной из Англии. В густой тени под столом прятались два стеклянных алюделя. Реторты напоминали отрубленные головы пеликанов: клюв одной птицы соединился с клювом другой.

Я скользнул в широкую щель, будто знал, что кто-то или что-то не позволит мне сдвинуть дверь ни на дюйм. Свечное пламя наполняло лабораторию беспокойными тенями. Лунный свет призрачным мерцанием проникал через затянутое паутиной оконце.

Внутри было еще холоднее, настоящий мороз. Мое дыхание превратилось в пар. Зубы застучали, но хуже всего был запах. Эта вонь… вонь запущенного стойла или лежбища диких животных, к которой примешивался запах серного дыма. Меня замутило.

Келли сидел спиной к двери в большом кресле, которым обычно пользовался я. На письменном столе были разбросаны циркули, листы пергамента, нагромождены раскрытые книги. Мой компаньон сидел неподвижно: прямая спина, расправленные плечи, покрытая черной шапочкой голова. Я догадался, на что он смотрит. Что стоит перед ним.

Черный кристалл.

Я подумал, что Келли мертв. Нет, пожелал этого.

— Эдвард, — позвал я.

Келли не шелохнулся.

Я посмотрел по сторонам. На глаза попадались лишь пыль и паутина. Я с трудом сосредоточился на полках шкафа: мазнул взглядом по конскому черепу, склянке с золотистыми лепестками, песочным часам… Сделал шаг к креслу, собираясь снова позвать Келли, но тут нога стукнулась о глобус, который гулко покатился по каменному полу, в груди кольнуло, я вскинул голову и увидел, что Келли смотрит на меня через плечо.

Его худое лицо, казалось, вырезали из камня, наполовину темного, наполовину белого. Жесткое, застывшее лицо, которое ниже носа словно покрылось водорослями, а выше — стерлось до черепа. Камень, который выковыряли из илистого берега.

На меня смотрели холодные, мрачные, злые глаза.

— Чем ты зде?.. — Вопрос застрял в глотке.

Келли растянул губы — то ли в улыбке, то ли в оскале. Кожа расплавилась и затвердела — улыбка-оскал стала частью лица. Ничего общего с экстатическими состояниями, в которые порой совершенно внезапно впадал мой компаньон.

— Он скоро вернется, — выдохнула маска.

Меня окатило козлиным запахом.

— Не надо, — вырвалось у меня, как будто вонь была угрозой.

— Ты привыкнешь, — сказал он.

Я все ждал, когда на лице Келли появится признак оживленности, но подвижными и выразительными оставались только глаза. Красные, враждебные, незнакомые.

Я шагнул в сторону — не отступил, но и не приблизился к креслу. Зато смог увидеть то, что лежало на столе перед Келли.

Это был не магический шар. Не только он.

На краю массивного стола, рядом с черным кристаллом, в бесконечных глубинах которого таяло фиолетовое свечение, лежала человеческая кисть. Ее покрывали серые и бурые пятна, она словно состояла из этих серых и бурых лоскутков, больше похожая на набитую конским волосом перчатку. На столешнице блестело несколько темных капель, но отгрызенная — господи, пожалуйста, я ведь не знаю этого наверняка — кисть выглядела полностью обескровленной. Иссушенной.

Выпитой.

Вот почему его лицо будто измазали в болотном иле. Щеки и подбородок Келли были перепачканы свернувшейся кровью.

— От тебя несет страхом, — сказал он.

Мое лицо снова обожгла зловонная волна, я попятился, ударился спиной о дверь и заскулил, хотя в груди клокотал вопль. Я захлебывался ужасом. Перед глазами переливались цветные узоры. В тот момент я думал только об омерзительном создании, которое раньше было моим компаньоном. Оно уже мало напоминало человека — скорее груду окостенелых теней. И там, внутри, что-то копошилось.

Червь.

Я вырвался из лаборатории и закрыл дверь, готовый в любой момент потерять сознание. Ждущий этого, как спасения. Но я не свалился без чувств, а запер дверь — ключи были в замочной скважине — вместе с тайной, которая за ней скрывалась.

— Что это… что… — бормотал я.

Лампа дрожала в руке. Я посмотрел на кисть: не ссохлась ли она, как та, на столе?

— М-м? — раздалось из лаборатории, словно я только что постучал.

Я пересек коридорчик и поднялся по лестнице. Из темноты выпрыгивали предметы. На втором этаже заскрипела кровать. Джейн? Артур?

«Что мне делать?»

Я спустился с крыльца.

На улице было холодно, темно и удушающе тесно, дома перешептывались крыша к крыше. Фонари висели на вбитых в стены крюках и на протянутых между домами веревках, но лишь в некоторых тускло горели свечи. Металлические коробки с сальными огарками за стеклянными окошками. Из труб не поднимался дым, но это ничего не значило: некоторые алхимики Золотой улочки пользовались специальными заслонками.

Студеный ветер забрался под ночную рубашку, протянул по голеням и лодыжкам ледяными когтями, меня пробрала дрожь. На моих прежде босых ногах были туфли, но я не помнил, когда их надел. Судя по тому, что они мне жали, это были