Вскрытие и другие истории - Майкл Ши Страница 24

Затем раскинула руки и сделала размашистый – точнее, едва ли не грандиозный – пируэт под платанами. Издав торжествующий возглас, она засмеялась, пригрозила кулаком тихим, трусливым улицам, что в ответ на выстрелы и ярость не высказывали протеста и не предлагали помощи, и закричала:

– Откровение? Прекрасно! А делать-то мне что с ним?

Энгельманн сидел на матрасе, забившись спиной в угол, в который передвинул кровать после того, как запер дверь. На бедрах лежал автомат, работал телевизор. Но на экран он не обращал внимания – смотрел только на дверь, непрочность которой вселяла кошмар похлеще любого ужастика. То, Чего Существовать Не Должно, существовало. Свободно, с непреодолимой силой Оно обрело плоть и диктовало Свою волю человеку. Но не каждому. А только ему одному. Энгельманн заплакал и сжал зубы.

Чего же тогда нет? Что из невыразимого, мелькавшего во снах, не было опровергнуто случившимся? Ибо он знал истинную форму преследователя. То была троица, три в одном. Восьминогие твари, порождения насмешливой тьмы, спускающиеся с ядовитых звезд, затянутых паутиной. Но он же к ним не воспарял, право слово! Так почему они спускаются? Жуткая троица – для лица, для сердца и для чресл. Но ведь у него, по существу, нет крыльев! Лишь костюм, сшитый из чужой крови, лишь костюм бога. Неужели в этом его преступление, его богохульство? Осталось ли что-то, осталась ли ничтожная перегородка Возможности между ним и хаосом? Весь остальной мир ограждала крепость безопасности, а он… Что там шевельнулось за дверью?

Назад в крепость! Назад! О Мир, прими Энгельманна обратно в свои стены! Милый мир, Энгельманн хочет вернуться! Грядет то, что пронзит его жалкую кожу и разъест ядами драгоценное сердце!

Ему показалось или дверь выгнулась?

О, вот он, одинокий и голый Энгельманн! Он просит, умоляет принять его; он беспомощен, из него текут воды; о, возьми его на руки и убаюкай, защити от зла! Мама! Только не смерть! Только не боль и смерть!

Но нечто беззвучно буравило дверь – будто кусок сыра или глины. На потолке вздулся волдырь, и еще один назрел на стене. Три тарантула размером с немецкую овчарку вылупились из дерева и штукатурки; шурша мохнатыми лапами, они осторожно подползли ближе. Один для лица. Другой для сердца. Третий для чресл. Автомат, как это бывает в ночных кошмарах, дал осечку.

Полифем

Яркие лучи солнца отвесно падают на пустоши Файрбэрна в полдень, но свежий ветер спорит с их теплотой. По этой причине мермионы предпочитают жариться на солнышке с подветренной стороны скал и эродированных вулканических конусов, которыми уставлены здешние равнины. Под защитой одного из них – похожего скорее на осыпавшуюся крепостную стену высотой метров сто, не больше, – нежится на лоскутке красного песка мермион.

Эти создания своим видом сильно напоминают тюленят, только меньшего размера, что, однако, не мешает им числиться среди крупнейших представителей сухопутной фауны Файрбэрна. Но большая часть животных этой планеты, в том числе и самые впечатляющие виды, обитают в озерах (вроде того, что лежит в чаше полуразрушенного вулкана за спиной мермиона) и морях. В самом деле, колонистами недавно было установлено, что предки мермионов обитали в воде и принадлежали к тому же отряду, от которого произошли дельфы, имеющие, в силу своих куда более крупных размеров, серьезное экономическое значение. Представителей этого отряда иногда называли аналогами млекопитающих, поскольку их репродуктивная, дыхательная и сердечно-сосудистая системы имели немало общего с соответствующими системами последних, хотя в чем-то ином они походили на членистоногих, и это сходство было особенно заметно у той особи, которая нежилась сейчас на песке. Его внешние покровы казались гладкими благодаря хитину, примитивные глаза – по сути, не более чем омматидии, – напоминали крошечные черные бусинки, а «ласты», передние и задние, были жесткими, трехсуставными, но в то же время плоскими, как весло, что указывало на водных предков.

Этот мермион выбрал не самое подходящее место для полуденного отдыха. Темно-синий, он резко контрастировал с окружающим его красноватым песком. Такой диссонанс не укрылся от внимания другого создания, которое балансировало на краю кратера, роняя капли воды со своих покровов в находившееся прямо под ним озеро, откуда оно только что вылезло. Это животное, в просторечии именуемое колонистами гоблом (Sturtis atrox thomsonia), по форме напоминало лягушку, хотя морфологически это был куда более примитивный организм, внутреннее устройство которого имело значительно больше общего, скажем, с коловраткой или круглым червем, хотя и огромного размера. Передвигаясь на четырех псевдоподиях, этот кусок клейкой зеленой массы имел рот, похожий на гигантскую щель, а над ним глаза, тоже примитивные, но множественные, как у паука. Животное находило добычу благодаря своей способности различать контрастные цвета, и ввиду того, что подобные создания нередко выходили из озера и обшаривали окрестности в поисках чего-нибудь съедобного, привычка мермиона греться на солнышке казалась каким-то сбоем в его системе адаптации. Гобл раза в четыре превосходил его размерами, к тому же мог двигаться быстро и бесшумно, словно капля воды, стекающая по стене, – способности, которые он демонстрировал в данный момент, сорвавшись с края кратера и скользя по его стенке прямо к зверьку, спящему внизу. Бросок был совершен им с такой высоты, что он обрушился на добычу всем своим весом, от чего мермион буквально потерял сознание. Гобл, деликатно перебирая ложноножками, отступил от оглушенной добычи на несколько шагов, покачался немного из стороны в сторону, словно предвкушая неслыханное лакомство, и заглотил мермиона целиком.

После этого устроился на красном песке и погрузился в способствующий пищеварению сон. Обладай он более развитым зрением, то, может, и встревожился бы, заметив на небольшом отдалении от себя нечто огромное, медленно, но верно прокладывавшее себе путь через окружающую пустыню к кратеру. А может и нет. У гоблов ведь нет сухопутных врагов более крупного размера, чем они сами.

Пустоши Файрбэрна способны внушить трепет любому, кто неравнодушен к величию природы. Происхождение его континентов – а их на планете всего два – давно уже не считается загадкой. Оба возникли как громадные натеки лавы, выделившейся из первичных разломов на дне моря, и постепенно приобрели свою нынешнюю форму и размер благодаря другим, более мелким, но многочисленным кратерам.

Период активной вулканической деятельности закончился около ста миллионов лет назад, и с тех пор на планете установился единый погодный цикл, когда ее поверхность попеременно то шлифуют ураганные ветры, то секут ливневые дожди. Эрозия отполировала конусы и скалы, уничтожив их былое сходство с обсидиановыми когтями и клыками, так что