Муля, не нервируй… Книга 5 - А. Фонд Страница 8

— Нет, я сирота, — покачал головой Жасминов.

— Плохо, — нахмурился я и спросил, — а друзья?

— Да какие у меня могут быть друзья? — удивился тот, — у таких, как я, друзей не бывает…

Он немного помолчал и добавил:

— Ну, кроме тебя…

А потом ещё добавил:

— И Беллы.

— Вот-вот, — сказал я, — и Беллы, и Музы, и Дуси… у тебя по сути в жизни, кроме соседей по коммуналке, больше никого-то и нет.

Жасминов кивнул и вздохнул.

— Поэтому тебе нужно уехать к Герасиму или к Ложкиной. В деревню. Пересидишь там какое-то время. А, когда всё уляжется — вернёшься.

— Да что я там буду делать⁈ — возмутился Жасминов. — Я же умру там со скуки!

— В деревне не соскучишься, — ухмыльнулся я, — там работы много. На всех хватит.

— Но я сойду там с ума, Муля! — нахмурился Жасминов. — Это не для меня!

— Зря ты так думаешь, — сказал я, — деревня, на свежем воздухе, овощи и фрукты, физическая работа. Ты хоть немного омолодишься и придёшь в себя. Ты свою рожу давно видел?

— А что с ней не так?

— А ты в зеркало глянь, — посоветовал я.

Жасминов вздохнул. Он знал, что после возвращения из Одессы выглядел он не очень. Все эти треволнения и стрессы сказались на нём не лучшим образом: лицо стало какое-то помятое, одутловатое, шевелюра поредела. Волосы утратили упругость и блеск.

— В деревне ты вернешь себе прежний вид, немного посвежеешь. Заодно всё тут уляжется и ты вернёшься.

— Ты прав, — тяжко вздохнул Жасминов, хотя перспектива его явно не радовала.

— Лучше тебе уехать к Ложкиной, — задумчиво сказал я, — там Пётр Кузьмич сейчас председатель сельсовета. А в клубе место вакантное. Он не потянет и то, и это. А для тебя как раз прекрасная возможность. И денег немного на первое время подзаработаешь, там же официальная зарплата. И жить стопроцентно есть где. Или даже у них в доме комнату снимешь. Но, скорей всего, Печкин тебе отдельный дом даст.

Глаза Жасминова затуманились. Он уже так устал жить в тесном чуланчике, что упоминание об отдельной комнате, и тем более доме, сделали своё дело и окончательно решило ситуацию.

— Ты прав, Муля! — выдохнул он, — решено! Еду!

— Вот и хорошо, — кивнул я, стараясь не показывать довольного вида.

— Муля, а ты немножко денег на дорогу мне подкинешь? — заискивающе спросил Жасминов. Он значительно приободрился и пододвинул тарелку с перловкой к себе, — я с первой же зарплаты тебе почтовым переводом всё верну.

— Подкину, — кивнул я.

— Ты не помнишь, Ложкина что говорила, когда там ближайший поезд на Кострому будет?

— Ты прямо сейчас хочешь ехать? — спросил я.

— А что тянуть? — ободрённый Жасминов оживал прямо на глазах и уже более активно заработал вилкой.

— Я думаю, лучше будет, если ты дня через два уедешь, — сказал я.

— А родственники… — перепугался Жасминов.

— Ты можешь пока у Веры попроситься поночевать, — отмахнулся я, — а мне надо ещё одно дельце провернуть, чтобы ты успел…

— Что успел?

— Ярослава с собой забрать, — закончил я.

— Но он…

— Он — хороший мальчик, — перебил его я, — я сейчас кое-какие дела порешаю и займусь ним. Проведу профилактическую беседу. А потом ты отвезёшь его домой, к приёмным родителям. Нельзя разлучать семьи. К тому же в деревне ему будет лучше, чем в коммуналке.

Я не сказал, что для меня будет лучше. Становиться нянькой для великовозрастного оболтуса я не намерен. Кроме того, мне банально некогда. Но и не помочь Ложкиной я не мог. Поэтому сделаю Ярославу внушение и отпущу домой. И всем будет хорошо.

— Ну, если ты уверен, что он не учудит ничего, тогда я согласен, — тяжко вздохнул Жасминов.

— А сейчас доедай давай, — сказал я, — и сходим в одно место.

— Куда? — забеспокоился Жасминов.

— Орфей, ты же литературой интересуешься? — спросил я, — великой литературой. Можно сказать, даже эпической.

— Конечно, — удивился Жасминов, — особенно люблю нашу, русскую классику. А ещё немецкую поэзию.

— Вот и замечательно, — обрадовался я, — значит, познакомишься сейчас ещё с одним произведением. Точнее, с творцом этого произведения.

— С кем это? — заинтересовался Жасминов.

— Тебе имя Эмиля Глыбы о чём-то говорит? — спросил я.

Жасминов отрицательно замотал головой.

— Жаль. Очень жаль, — печально вздохнул я, — очень талантливый драматург.

— А что он написал? — поинтересовался Жасминов.

— Великую пьесу. Что-то, связанное с мелиорацией зернобобовых, если не ошибаюсь.

— Бред какой-то, — нахмурился Жасминов, — ты сейчас шутишь, да?

— Отнюдь, — не согласился я, — доедай и сходим к нему. Есть у меня несколько комментариев к его творчеству…

— Будешь бить? — наконец, сообразил Жасминов.

— Мы же не хулиганы какие-то, — возмутился я и добавил, — буду хейтить…

* * *

Мешигине* (идиш) — глупый, сумасшедший

Глава 4

Великие писатели и не менее великие поэты на протяжении веков претерпевали столь же великие лишения и нужду: Достоевский часто прозябал в лютой нищете и даже был на каторге, Жан-Жак Руссо подвергался жёсткому абьюзу от мастера-гравёра, Кафка страдал от голода, туберкулёза и душевных расстройств, а польский писатель и поэт Циприян Норвид ослеп в приюте для нищих и был похоронен в безымянной могиле. Эдгар По, Оскар Уайльд, Говард Лавкрафт… список можно продолжать и продолжать. Не отставал от собратьев по перу и Эмиль Глыба. Будущий великий драматург не изменял литературной традиции и стоически проживал в общежитии Школы фабрично-заводского обучения.

Контингент вокруг был сплошь суровым и малокультурным. Ну, а что можно говорить, если соседи обучались на каких-то там токарей, формовщиков-литейщиков, слесарей, кузнецов ручной ковки, столяров и монтёров? Ни о какой великой литературе эти люди даже и не думали. Их не интересовали Гёте и Гейне, они не знали, чем отличаются Моне и Мане, и даже (о, ужас!) никогда не читали «Тошноту» Ж.-П. Сартра.

Эмиль Глыба очень страдал, но терпел.

В данный момент он сидел за столом в своей комнате и тщательно выписывал из старого настенного календаря способ приготовления органической подкормки для тыквы в