Дневник времён заразы - Яцек Пекара Страница 19

— Лучше быть отцом парня, чем девушки, — продолжал мой спутник. — Потому что парень, пусть хоть куролесит и распутничает сколько влезет, люди скажут, что молод был и глуп, но имеет право перебеситься. А девушка? Слишком мило кому-то улыбнется, не дай Бог, схватит кого-то за руку, и тут же все ее оговорят, что она шлюха, потаскуха, блудница и уличная девка, будь она на самом деле чиста, как сама Дева Мария.

Что ж, не было новостью, что к мужчинам и женщинам относились по-разному как с точки зрения закона, так и обычая. Независимо от того, считали ли мы подобные оценки справедливыми или нет, их просто следовало принять и им следовать. Ибо если бы Бог захотел сотворить людей равными, то именно так бы Он и устроил мир. А раз уж женщинам и мужчинам Он предназначил разные задачи, это означало и свидетельствовало о том, что такова была Его воля. И попытка изменить эту волю и отрицать Божьи замыслы, скорее всего, являлась смертным грехом.

— Именно так. — Я кивнул. — Поэтому самое честное и порядочное для мужчины поведение — это якшаться с одними лишь шлюхами, чтобы достойных девушек из хороших семей случайно не подвергать пересудам злых языков…

Он вздохнул, посмотрел на меня, как врач смотрит на безнадежный случай, выходящий за рамки медицинского опыта.

— Ох, Мордимер, неужели тебе мало юбок? Говорят, что из всех инквизиторов в нашем городе именно ты самый похотливый и самый беспутный.

Я рассмеялся.

— Не стану отрицать, что прекрасный пол всегда производил на меня большое впечатление. Разумеется, если он действительно прекрасен, — тут же оговорился я. — А если женщина к великой красоте добавляет острый ум и чувство юмора, то тогда можно сказать, что изысканное блюдо плотской любви по-настоящему вкусно приправлено.

— И поэтому ты ходишь к шлюхам? — Он нахмурил брови.

— Ты бы удивился, сколько в хороших борделях можно встретить барышень, умеющих красиво держаться в обществе и остроумно изъясняться, — сказал я. — Но помимо всего прочего я считаю, что физическое общение с женщиной подобно трапезе. Иногда хочется изысканного ужина в собственном доме, а порой — быстрого перекуса в городе. Или… — я прищурился, — нескольких перекусов.

— А духовная любовь? — воскликнул он, заламывая руки. — Ведь инквизиторам дозволено принимать святое таинство брака. У тебя могли бы быть жена, дети…

Я улыбнулся и покачал головой. Неужели отец-настоятель, говоря обо мне и ко мне, на самом деле выражал собственные несбывшиеся желания и собственные нереализованные надежды? И разве сильным натурам действительно нужна семья? Разве святая вера и принадлежность к благороднейшей профессии инквизиторов не приносят достаточного удовлетворения, чтобы человеку не приходилось искать иных уз?

— Мы, инквизиторы, столько отдали сердца и души Господу Богу Всемогущему, что в них мало что осталось для людей и человеческой любви, — с серьезностью констатировал я. — Кроме, разумеется, своего рода сердечной привязанности, с которой мы хлопочем о спасении душ наших ближних, — добавил я уже с улыбкой.

— А вот, вот… — вспомнил он. — Что касается спасения души, то я слышал, вы отменили аутодафе в воскресенье. Почему же?

Прежде чем я успел ответить, в кабинет вернулась Кинга, неся на подносе кружки и две бутылки вина.

— На всякий случай я взяла две бутылки, чтобы через минуту снова не бегать в погребок, — с улыбкой пояснила она. — А Антося сказала, что обед будет, когда Бог даст, ни поздно, ни рано, а в самый раз. И чтобы отец-настоятель терпеливо ждал.

Вебер вздохнул, после чего посмотрел на меня.

— Она это только так говорит, управится мигом, раз уж знает, что у меня гость, — сказал он. — А мы что? — Он легонько хлопнул в ладоши. — Выпьем для аппетита.

Кинга оставила нас одних, настоятель занялся откупориванием бутылки, а я указал на вторую флягу, стоявшую рядом.

— Умная девушка, — похвалил я.

Вебер кивнул, понюхал пробку, обнюхал горлышко бутылки.

— Дадим этому благородному напитку минутку подышать, — решил он. — А ты мне скажи… ты мне скажи… — Он моргнул. — О чем это я говорил? Ага, что с этим воскресным сожжением на рыночной площади?

— Магистр Кноппе уехал, а он не хотел, чтобы сожжение состоялось без него, — ответил я. — Впрочем, это не будет чем-то из ряда вон выходящим. Так, поймали двух ведьм на раскапывании свежих могил.

— Я слышал, что это обычные кладбищенские гиены, а не ведьмы, — осторожно заметил настоятель.

— В ходе допросов они признались в колдовстве, — решительно ответил я. — Неопровержимо доказано, что они насылали проклятия на соседей, имевших несчастье им досадить. Они также растирали в муку кости, выкопанные из кладбищенской земли, чтобы готовить дьявольский хлеб. Кроме того, они предавались многим другим отвратительным ритуалам, которые были подробно записаны в протоколах допросов. Они убили по меньшей мере двоих младенцев, а нескольких других детей довели колдовством до болезни.

Вебер вздохнул и с грустью покачал головой.

— Откуда в людях берется столько зла? — спросил он одновременно и сентенциозно, и риторически.

— А ты только подумай, сколько бы этого зла было, если бы не инквизиторы, — констатировал я, а затем поджал губы. — Хотя и справедливы слова Писания, гласящие, что жатвы много, а делателей мало.

— И когда вы их наконец сожжете?

— Магистр Кноппе решил, что мы поставим костер во время ярмарки в августе, — ответил я. — Члены совета настаивали на этом сроке, потому что считают, что аутодафе привлечет в Вейльбург больше народу на торг.

— Вероятно, так, — согласился Вебер. — Жаль только, что, скорее всего, большинство явится с целью поглумиться над человеческими страданиями, а не для того, чтобы самим совершить акт покаяния за грехи.

— Пусть думают что хотят, лишь бы боялись, — сказал я.

— А эти несчастные ведьмы хотя бы вернулись в лоно нашей святой веры? — спросил он еще. — Исповедали ли грехи и искренне ли раскаялись?

— Разумеется, — сказал я. — Перед поджогом костра эти обращенные ведьмы прочтут благодарственную молитву во славу инквизиторов, которые позволили им узреть их собственные неправды и вновь привели в лоно Христово.

Настоятель с удовлетворением кивнул.

— Очень хорошо, очень хорошо. Когда мой Иисус торжествует, сердце всегда радуется, — с улыбкой продекламировал он детскую присказку.

Конечно, для ведьм дела сложились очень хорошо, подумал я, потому что благодаря громко выраженному раскаянию в грехах и столь же громко выраженной благодарности инквизиторам их не будут часами подвергать мукам медленного огня, а, одетых в просмоленные платья, они быстро вспыхнут и сгорят за несколько мгновений. Инквизиторы умели ценить раскаяние у виновных, особенно такое, которое выражалось в публичном признании и публичной благодарности.

Вебер