Жар-птица - Андрей Владимирович Козырев Страница 36

когда спросил, подчиняются ли они штабу в Белграде. То есть Милошевич просто лгал в лицо министру иностранных дел России, когда говорил, что не контролирует этих бойцов. Я был в ярости и сообщил о своих выводах министру иностранных дел Сербии, который приехал проводить меня в белградский аэропорт перед моим вылетом в Москву.

Вскоре после возвращения я получил телеграмму от постоянного представителя России при ООН Юлия Воронцова о том, что наблюдатели ООН, сопровождавшие меня в Сараево, докладывают о продолжающемся обстреле Сараева войсками ЮНА. Это означало, что Милошевич, игнорируя Москву, продолжал вести войну. Потеряв терпение, большая группа стран — членов Совета Безопасности ООН официально потребовала ввести санкции против Белграда в течение 48 часов. Все поддерживали санкции, и голос России «против» изолировал бы нас политически и морально. Воронцов считал, что мы должны либо воздержаться, либо голосовать «за». Он рекомендовал второе.

Учитывая чувствительный характер решения, я отправил копию телеграммы Ельцину и приложил записку, где указал, что Милошевич лгал мне и манипулировал дипломатической поддержкой России, прикрывая свои военные преступления. На следующее утро я получил написанную от руки записку-указание от Ельцина «голосовать «за» немедленно». Воронцов так и сделал, и санкции вскоре последовали.

После того как 30 мая 1992 года Совет Безопасности объявил о санкциях в отношении Сербии, я позвонил Милошевичу и подтвердил готовность России помочь ему найти дипломатическое решение проблем бывшей Югославии. И прямо сказал: «Вы должны понимать, что наше голосование — это предупреждение: мы не станем прикрывать разжигание войны и зверства ваших военных. Я говорил вам, что не следует полагаться на тех в Москве, кто обещает вам что-то другое. Мы друзья, а не покровители. И, как друзья, мы предлагаем помощь, чтобы остановить войну и найти достойное компромиссное решение». Вскоре он позвонил и пригласил меня на встречу.

Так для Милошевича начался болезненный поиск политического решения в отношениях с соседями Сербии. Процесс был долгим. Боевые действия не прекращались — санкции продолжали действовать. Параллельно нарастало давление московских националистов на российскую власть: они требовали встать на сторону сербов. Когда ООН вводила новые санкции в 1994 году, Ельцин, опасаясь реакции националистов, предпочёл воздержаться при голосовании. Подписывались многочисленные соглашения о прекращении огня, но без особого результата. Конец обстрелам городов сербской артиллерией и вообще вооружённому конфликту был положен только тогда, когда НАТО впервые в своей истории применила силу и нанесла бомбовый удар по военным объектам боснийских сербов. Это отрезвило милитаристов, рассчитывавших на безнаказанное использование артиллерии.

Противоборствующие стороны предложили США возглавить переговоры, результатом которых стало Общее рамочное соглашение о мире в Боснии и Герцеговине (более известное как Дейтонские соглашения), которое было подписано в Париже 14 декабря 1995 года Милошевичем с одной стороны, и президентами Хорватии и Боснии с другой. Такой результат вряд ли стал бы возможным, не знай Милошевич, что Россия не будет защищать его действия в рамках ООН. Мы не будем покровителем войны — эту мысль я неоднократно внушал ему на наших многочисленных встречах в течение трёх лет.

Глава 5

Переосмыслить отношения с Западом и Востоком

В первое время моей работы на посту министра иностранных дел России я вынужден был прежде всего заниматься горячими точками на постсоветском пространстве и отношениями с новыми независимыми государствами. Но одновременно размышлял о том, какой должна быть политика новой России по отношению к Западу и Востоку.

В Кремле, в парламенте, МИДе и в прессе я неоднократно объяснял, что, хотя Россия была государством — продолжателем Советского Союза, это не означало, что мы готовы продолжать внешнеполитический курс СССР. Я был убеждён, что интересы демократической России по большей части противоположны интересам СССР. Советский Союз на протяжении многих десятилетий противопоставлял себя цивилизованному миру, растрачивая национальные ресурсы в гонке вооружений. Одновременно поддерживал самые одиозные диктаторские режимы — Хафеза Асада в Сирии, Саддама Хусейна в Ираке, Ким Чен Ира в Северной Корее. До Горбачёва советские лидеры мечтали о восстановлении антиамериканского альянса с коммунистическим Китаем.

Мне было ясно, что от какого внешнеполитического курса мы должны отказаться. Но каким должен быть новый курс? Ответ на этот вопрос был не для всех очевиден. По моему убеждению, внешняя политика России должна была помогать в построении демократии и рынка внутри страны, мирному взаимовыгодному международному сотрудничеству. Это означало, что наши национальные интересы опираются на общечеловеческие ценности. Такой мне представлялась философия нашей новой дипломатии.

Исходя из этого я полагал, что новая Россия должна поддерживать свободные от идеологии отношения со всеми миролюбивыми странами на взаимовыгодной основе. А в скором времени — занять собственное место как партнёр и потенциальный союзник процветающих демократий, включая Японию и Южную Корею. Что касается Китая, то с ним нам нужны были равноправные и миролюбивые отношения, вопрос «против кого дружим» предстояло снять с повестки дня. Такое переосмысление внешней политики, безусловно, было для российской дипломатии вызовом. Я понимал, что справиться с ним будет крайне сложно, но другого пути не видел.

Помню, я поделился своими мыслями с 37-м президентом США Ричардом Никсоном во время его визита в Москву в начале девяностых. Мы обсуждали его смелые развороты во внешней политике, в том числе установление связей с Китаем. Мой оппонент Евгений Примаков, сменивший меня на посту министра иностранных дел в январе 1996 года, припомнил мне разговор с Никсоном, грубо искаженный в приводимой им «цитате», чтобы осудить курс, который я проводил. Будто бы я сказал, что у России есть только общечеловеческие интересы, а не интересы, соответствующие общечеловеческим ценностям, как у всякой цивилизованной и мирной страны. Примаков полагал, что национальные интересы России остаются теми же, что были у СССР: «традиционными» или «историческими». Его взгляды совпадали со взглядами многих высоких чинов на разных уровнях российской власти — особенно в армии и спецслужбах. Эти люди надеялись, что, кроме флага над Кремлём, ничего в политике нашей страны, а вместе с тем — и это главное — их положение во властных структурах, не изменится. И их реванш начался именно с внешней политики. К несчастью, в конце концов Ельцин уступил их давлению.

Окна в Европу

В январе 1992 года по дороге в Германию я остановился в Калининграде. Со времён Петра I балтийские порты были кратчайшим путём, связывающим Россию с её западноевропейскими партнёрами, включая Голландию, Швецию и Великобританию.

Калининград, бывший немецкий Кёнигсберг, был передан Советскому Союзу в числе других территорий после разгрома нацистов в 1945 году. Однако сорок семь лет спустя он представлял собой