Сокровенный храм - Морис Метерлинк Страница 27

Благодаря такому-то лесу беспорядочно разбросанных древовидных папоротников, наши легкие находят в атмосфере нужное для них вещество. Благодаря такой-то, ужас наводящей породе летающих или плавающих пресмыкающихся, владеем мы нашими нервами и нашим мозгом. Они покорились порядку своей жизни и сделали то, что должны были сделать. Они изменили материю предписанным им способом. Так же и мы, нося в себе крупицы той же самой материи в состоянии необычайного пыла, свойственного человеческой мысли, подготовляем, очевидно, в будущем нечто, не могущее погибнуть.

Прошлое

I

Позади нас далекой перспективой лежит наше прошлое. Оно дремлет вдали, словно покинутый город в тумане. Несколько вершин выходят за пределы его границ и словно господствуют над ним. Несколько важных деяний поднимаются над ним, словно башни, одни еще освященные, другие разрушенные на половину и склоняющиеся мало-помалу под бременем забвения. Деревья облетают, стены понемногу разрушаются, громадные тени ширятся вокруг. Все кажется мертвым и не имеет другого движения, кроме того, которым мнит оживить его наша медленно разлагающаяся память. Но кроме этой жизни, заимствованной у самой мертвенности наших воспоминаний, все кажется окончательно неподвижным, на веки непреложным; оно отделено от настоящего и будущего рекою, которую нельзя уже перейти.

В действительности же жизнь сохранилась, и для многих из нас более страстная и глубокая, чем в настоящем или будущем. В действительности этот мертвый город является часто наиболее деятельным очагом нашего существования; и, смотря по духу, приводящему нас туда, мы или извлекаем оттуда все свои сокровища, или скрываем их там.

II

С нашими идеями о прошлом происходит то же, что и с идеями любви, правосудия, судьбы, счастья и большинства тех духовных организмов, мало определенных, но, несмотря на то, могучих, изображающих те великие силы, которым мы повинуемся. Мы получили их готовыми от своих предшественников; даже когда пробуждается наша вторая совесть, льстящая себя надеждою на то, что ничего больше не принимает наобум, даже когда мы тщимся исследовать эти идеи, мы только теряем время, вопрошая те из них, что говорят громко и не перестают повторяться, вместо того, чтобы поискать, не найдется ли подле тех других, еще ничего не промолвивших. Обыкновенно за ними недалеко идти, они поджидают в нас, когда мы вздумаем с ними заговорить. Впрочем, и храня молчание, они не остаются без дела. Помимо болтливых убеждений они покойно правят частью нашей действительной жизни и, стоя к правде ближе своих довольных сестер, они часто кажутся и проще и прекраснее.

III

Между этими готовыми идеями те, что управляют нашим понятием о прошлом, особенно определенны. Благодаря им прошлое кажется нам столь же значительной и несокрушимой силой, как и судьба. Оно и есть судьба, действующая позади нас и протягивающая руку судьбе, действующей впереди. Оно передает ему последнее звено наших цепей. Оно толкает нас вперед с тою же непобедимой грубостью, как будущее тянет за собою. Быть может, его грубость еще поразительнее и ужаснее. Можно сомневаться в судьбе. Это божество, от нападок которого терпят не все. Но никто и не помышляет оспаривать силу прошлого. Кажется невозможно, рано или поздно, не испытать его последствий. Даже те, которые отказываются допустить все, что не может быть осязаемо, приписывают прошлому, до которого они могут дотронуться пальцем, все влияние, все представления о тайне и верховном вмешательстве, которые они отнимают у того, что отрицают, и делают из него почти единственное и тем более страшное божество своего опустевшего Олимпа.

IV

По истине, сила прошлого есть одна из самых тяжелых сил, угнетающих человека и склоняющих его к печали. Между тем ни одна из них не могла бы быть послушнее, не могла бы охотнее следовать указанному ей направлению, если б мы только умели воспользоваться ее покорностью. Поразмыслив хорошенько, мы увидим, что прошлое принадлежит нам столь же действительно, как и настоящее, и гораздо податливее будущего. Так же, как и настоящее, и гораздо более будущего оно всецело заключено в нашей мысли и всегда в наших руках; это верно не только в области нашего материального прошлого, где нам еще является возможность восстановить сделанные нами развалины, но также и в тех областях этого прошлого, которые, кажется, безвозвратно закрыты для наших запоздалых добрых намерений; особенно верно это относительно нашего нравственного прошлого и всего, что кажется нам в нем неисправимым.

«Прошлое миновало», говорим мы; но это неверно, – прошлое всегда на лицо. «Мы платимся за наше прошлое», утверждаем мы еще; но и это неверно, – прошлое отплачивает нам за себя. «Ничто не может изгладить прошлого». Неверно и это, – при малейшем знаке со стороны нашей воли настоящее и будущее обозревают наше прошлое и уничтожают следы того, что мы предписываем им уничтожить. «Неразрушимое, непоправимое, непреложное прошлое!» Но нет правды и в этом. Настоящее непреложно и ничем не вознаграждает тех, кто так говорит. «Мое прошлое безотрадно, печально и одиноко», говорим мы наконец: «я не вижу в нем ни одного момента красоты, счастья или любви; я вижу в нем лишь развалины, лишенным всякого величия»… Опять таки это неверно, ибо вы видите в нем как раз то, что сами в него вкладываете в ту самую минуту, как обращаете на него взор.

VI

Наше прошлое всецело зависит от нашего настоящего и находится с ним в беспрерывной смене. Оно немедленно принимает форму сосудов, в которых хранит его наша настоящая мысль. Оно живет в нашей памяти, и нет ничего изменчивее и впечатлительнее, ничего независимее этой памяти, подкрепляемой и наставляемой постоянно нашим сердцем и разумом, которые становятся меньше или больше, лучше или хуже, смотря по делаемым нами усилиям. То, что имеет для каждого из нас значение в прошлом, нам от него остается, исходит от нас самих, – это не совершившиеся дела, или пережитые приключения, а нравственный реакции, которые производят на нас в этот момент прошедшие события; это внутреннее существо, которое они помогли образовать; эти же реакции, создающие близкое нам верховное существо, всецело зависят от того, как мы смотрим на минувшие события, они изменяют свой вид, смотря по нравственному материалу, который они в нас находят. Но нравственный материал нашего существа изменяется при каждой ступени, проходимой нашим разумом и чувствами; и тотчас же самые непреложные факты, словно созданные из камня и бронзы, принимают совершенно иной вид, изменяют свое место, оживляются, дают нам более смелые