Прорыв Линии Маннергейма - Артем Владимирович Драбкин Страница 36

Батальонное начальство очень переживало за перерасход боеприпасов. Я объяснился с адъютантом старшим – это начальник штаба батальона. Сказал: ну, сколько стоит сотня патронов – не сравнить и с одним артиллерийским снарядом, даже сорокапятки, но дело в другом, а именно в том, что мы успеваем накрыть стреляющую батарею. Если бы все пулеметы давили их позиции в пределах досягаемости, то насколько уменьшились бы потери от артобстрелов. Для меня важно было другое – привить настоящее уважение к пулеметам и вообще оружию. Это покрепче будет любых политбесед и наставлений. Но мы частенько стреляли и по видимым целям: то из разрушенных окопов из-под носа противника (туда мы брали тело пулемета, без станка, чтобы легче было убегать, тело – 19, а станок весит 34 кг, а с близкого расстояния можно и так попасть). Еще стреляли из разбитого дзота. Он стоял на самой высоте – обзор был превосходный. Все передвижения до самой ГЭС – это более 3,5 км – были видны как на ладони. А самое для нас приятное было то, что противник всегда отвечал по однажды засеченному дзоту, тоже разбитому, но находящемуся ближе к противнику метров на 500. Мы оттуда нет-нет, да и постреляем. Но однажды пришел к нам мой бывший солдат Портнов (он направлен был в дивизионную школу младших командиров, окончил ее и командовал пулеметным отделением в другой роте). Так вот пришел и попросил разрешить пострелять со своими молодыми солдатами из нашего прелестного разбитого дзота. Я их предупредил, что вести себя нужно очень осторожно: находиться можно только в глубине дзота, не высовываться, перед пулеметом землю обильно смочить водой, а то пыль при стрельбе будет замечена противником и их быстро накроют, так как этот дзот у них давно пристрелян. Нужно сказать, что Портнов – парень вологодский, поэтому они под его командой сделали все так, что были обнаружены и обстреляны, как только начали стрелять. Хорошо хоть никого из них не убило и не ранило: первые снаряды попали выше амбразуры, только успели убежать, и дзот этот следующими снарядами был полностью разрушен. Так мы лишились лучшей своей позиции. Что сделаешь: за дружбу нужно платить.

Вскоре и другой у нас интересный был случай. Война, как известно, началась 22 июня 1941 года, а до этого был май: на башне ГЭС Свирь-3 от майских праздников остались украшения: сверху звезда, а под ней – серп и молот и сверху вниз надпись: «1 Мая!». Я заметил в бинокль, что финны полезли с крыши здания станции на башню. Догадался, зачем они туда полезли: чтобы скинуть все это вниз. Пулеметчику своему дал команду, благо у нас все это было пристреляно, а сам попросил командира батареи, НП которого было тут же в траншее, рядом с нами, чтобы он над башней пустил несколько снарядов с дистанционной трубкой, осколочных. Мы застрочили и увидели, как финны стали быстро спускаться вниз, а когда через несколько секунд над ними стали рваться и гранаты осколочные, то они с этой наружной скобяной лестницы посыпались, как горох. Могли бы они все это с башни снять хотя бы ночью, но, пока мы на этих рубежах стояли, финны ничего больше там не трогали. Наверное, страшно им было, когда полетели пули, а выстрелов не слышно, а потом еще и снаряды над головой стали рваться. Первое время солдаты ходили на НП артиллеристов смотреть, не сняли ли с башни первомайские украшения, а потом перестали. Портнову я говорил, что командир должен всегда предвидеть, что получится, когда он ставит своим подчиненным определенные задачи, и извлекать уроки из ошибок, чтобы больше их не повторять. Например, я сказал, что пулемет установить в глубине дзота, в тени. Зачем же выкатили его из дзота на обозрение наблюдателей противника? А также мельтешили перед ним, выдергивая кустики и траву, которые мы специально туда посадили! Нам просто повезло, что противник, наверное, просто не поверил своей удаче и прозевал момент стопроцентного поражения цели, то есть вас всех. И лишился бы ты и пулемета, и солдат, и своей жизни, скорее всего. А теперь откуда бы мы ни стреляли, по этому дзоту противник бил из пушек и пулеметов.

В это же время получили мы приказ сдавать каждый месяц по 150 кг золы для нужд подсобного хозяйства, организованного при 7-й отдельной армии. Руководили сельхозотделом два пожилых еврея интендантской службы и писали они такие вот абсурдные приказы. Я об этом доложил ротному и потом и комбату капитану Лещенко. Они сказали, что нужно выполнять, но потом это дело заглохло.

В октябре 1943 года направили меня, Мишу Баранова и других офицеров взводных и ротных на курсы повышения квалификации в деревню Мошкино, недалеко от Паши, а потом перешли мы в Потанино, совсем рядом с Ладожским озером, но потом опять вернулись на то же место около Паши. После окончания курсов направили нас в батальон офицерского резерва, где я познакомился с его командиром подполковником Николаем Ивановичем Калетеевским – ректором Ленинградского университета. На армейских соревнованиях по лыжам в Алеховщине мы завоевали для него первое место. Я там соревновался в гонке на 20 км, но она окончилась ничем, так как первые сбились с дистанции, а за ними и все остальные зашли в густой лес. Потом все вместе искали дорогу назад, потому что началась пурга и лыжню занесло. Были еще соревнования в скоростном спуске и слаломе. Спуск я выиграл, а в слаломе тоже был в головке. Наш успех в основном зависел от того, что под носковые ремни мы примастрячили жестянки от консервных банок – лыжи стали управляемыми. Мы участвовали в таком составе: Миша Баранов, Гоша Захаров (из Новосибирска он), Пискунов – мы с ним учились в пехотном училище, еще два-три лыжника, но я их не помню. Девушек в нашей команде не было, но и выступали по группе команд, где одни мужчины. Ребят своих, готовя к гонкам, натаскал на спусках и поворотах, поэтому в слаломе мы заняли со второго по шестое, а в скоростном спуске и первое место было наше. Во время этих соревнований повидал я многих старых знакомых: Рубана – чемпиона СССР среди юношей перед войной, Лейкина и еще нескольких ребят, с которыми учился в пехотном училище в Свердловске и школьниками. Не