Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева Страница 25

что я просто-напросто «красная редиска». И действительно, как-то, придя в Атаманский дворец (здесь помещался «Комсомол»), я встретил со стороны некоторых недоброжелательные взгляды и перед концом, во время перерыва заседания, я услышал шум в кучке и голоса, что «подрыв комсомола» и пр<очее>, я подобру-поздорову стушевался с него и целую неделю не ходил в гимназию, в которой происходили занятия нерегулярно, часто целые дни пропускались, преподавателей не только не слушали, но и даже запугивали, и после этого я сбавил свой коммунистический тон и стал держать себя с учителями как подобало, после этого меня исключили из коммунистов, и я стал простым учеником, и горе тому комсомолисту, который смел меня затронуть, у меня были хорошие друзья, которые молниеносно расправлялись по-свойски. В общем, кучка некоммунистов, благодаря притеснениям черни, крепко спаялась и поставила себя так, что хулиганы интерната (который был вместо прежнего Петровского пансиона) не допускали и не позволяли себе тех вещей, которые они часто проделывали с другими. В общем, вкратце скажу, что редко дни проходили без всяких потасовок. После уроков в Александровском саду враждебные действия начинались снежками и кончались кулаками.

<В> 1919 году лето я прожил с мамой и сестрой в станице Нижне-Кундрюческой у дедушки, в это время в нее пришел отряд полковника Назарова, в котором был и мой брат, этот отряд пробыл в станице 2 дня (или полтора), откуда отправились в станицу Константиновскую, где после жестокого боя с противником, в 8 раз сильнее его, был разбит наголову, в этом бою много их легло, остальных поналовили и порасстреляли (в том числе и моего брата).

Когда мы вернулись в Новочеркасск, у нас все было уже реквизировано (даже раньше, до отъезда в станицу) и кроме голых стен ничего не осталось.

В один из зимних вечеров к нам приехал из Константинополя от папы один армянин, который привез от него письмо. Это была для нас громадная радость. Когда же он приехал во второй раз, уже летом, я решил бежать с ним в Константинополь. После пятинедельных мытарств я очутился на берегу Босфора. В Константинополе я прожил с папой около двух месяцев и переехал сперва в Прагу, потом в Германию и оттуда опять в Чехию, в Moravská Třebová в гимназию.

Думаревский А.

Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию

Осенью 1917 года я, как всегда и до этого времени, начал посещать гимназию в Бобруйске, где я тогда жил и учился, но уже с самого начала занятий чувствовалась какая-то необычайная атмосфера. Дело в том, что в то время наша местность была занята немецкими оккупационными войсками, и ходили слухи, что скоро они уйдут, а тогда, следовательно, к нам придут большевики; вот это именно и было причиной царившего волнения.

Так оно и оказалось. В ноябре этого года вдруг вечером мы все увидали, что немцы зашевелились и покидают город. Через несколько часов спустя он был уже в руках большевиков. На следующий день, придя в класс, я увидел, что все, как наши преподаватели, так и ученики, в большинстве случаев ходят понуренные и почти не думают о занятиях. Это понятно, потому что все уже достаточно наслышались о порядках, а также о кратком суде большевиков, и каждый боялся, кто за своих родных, кто за близких знакомых. Весь этот учебный год прошел кое-как. Были введены во всех наших учебных заведениях особые разделения: на школы I ступени и II ступени. Но все это еще ничего в сравнении с тем, что вообще происходило в городе. Почти каждый день ходили красногвардейцы с обысками и, если находили, по их понятиям, какую-нибудь принадлежность к контрреволюции, сейчас же забирали в чрезвычайку, а там уж суд один. Все это, конечно, страшно нервировало, каждый начинал опасаться за себя, и поэтому о политике любой даже подумать боялся.

Наконец пришла весна, я почти с самого начала каникул, перейдя в следующий, 7 класс, отправился к своему товарищу Прус-Пружановскому, к нему в гости. Их имение далеко отстояло от города и, благодаря хорошему отношению со стороны крестьян, было почти в целости, и даже они сами жили в имении, что тогда было большой редкостью. Здесь я немного успокоился от всех своих городских переживаний, проводя время или за рыбной ловлей, или за охотой, к которой я сильно пристрастился. Но все-таки, зная вообще тревожное положение в городе, я боялся, чтобы чего-нибудь не случилось с родными в мое отсутствие, и поэтому, пробыв у него около 3 недель, я отправился домой. Предчувствие меня не обмануло. Хотя и не моих родных, но очень хороших знакомых арестовали, так как нашли у них в саду зарытые бомбы, оружие, патроны и другие принадлежности воинских частей, которые, конечно, оставили немцы, когда уходили, но без ведома этих несчастных. После больших усилий как с нашей стороны, так и со стороны других знакомых, общими усилиями взяв на поруки, добились их освобождения. В это время началось наступление поляков, и весь город, хотя, конечно, и был против них, но, видя в них избавителей от гнета большевиков, с нетерпением ожидал их прихода. Но прошел еще почти целый год, пока они пришли. За это время много знакомых было арестовано и отправлено или в Смоленск, или куда-нибудь в другие города. Многие из наших учащихся начали пробираться к Деникину, сначала и я хотел туда же ехать, но меня уговорили отец и мать, говоря, что и так там уже находятся три сына, и поэтому я послушался их и остался дома. Но видя бесчинства и насилие большевиков, я не мог оставаться в стороне и в феврале 1919 года поступил в партизанский отряд, которых тогда у нас было очень много. Всю весну, лето провели мы в постоянном беспокойстве и небольших стычках с большевиками. В августе месяце к нам пришли польские части. Большевикам пришлось отступить за реку Березину, но там они укрепились и остановились в 18 верстах от города. Всю зиму мы были в тревоге, что большевики потеснят поляков и опять начнутся грабежи, расстрелы, хотя и при поляках было не очень хорошо, но все же лучше, чем при большевиках. И вот весной 1920 года тревога разрасталась и в конце концов оправдалась. 8 июня 1920 года было объявлено, что город будет сдан. В тот же день вечером я уехал из города в Польшу, а там поступил в Русский добровольческий отряд, в котором прослужил до его интернирования в декабре того же года. Вот теперь-то все интернированные испытали на себе всю ненависть поляков.