Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева Страница 24

Коваленко С.

Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию

Помню торжественные дни в гимназии. Ученики собирались, оживленно беседовали. Почти все лица были лихорадочно-радостные. Все собрания учеников были предводительствуемы другими учениками, из которых большею частью были ученики, ранее известные или плохим поведением, или плохо учились, или просто были ученики на плохом счету, как у персонала, так и своих соучеников. Большею частью, как я это замечал, ученики очень давали себя чувствовать на собраниях, это были евреи, которые вдруг стали всеми почитаемы, в то время как ранее их не признавали за людей.

Пошли митинги на улицах, площадях и т. д. Нам, ученикам, приказывают строиться по парам. Идем по улицам, под звуки Марсельезы. Настроение всеми овладело какое-то зловеще-радостное. Я тоже заразился этим настроением, хотя хорошо не знал или, вернее, не отдавал себе сознательно отчета в том, что совершается и как я себя веду. В общем, в то время как будто что-то было пролито невидимой рукой из гигантского сосуда в воздух. Всюду видишь веселые лица, все торжественно настроенные. Прихожу домой. Вижу, отец и мать весьма грустные, а отец-то и знай говорит: «Ах, это добром не кончится, разве мы, русские люди, созрели? Ничего у нас не выйдет! Лишь одни грабежи и сплошное убийство…» Я в большом недоумении. Что ни шаг, то все новые и новые впечатления, и впечатления самые противоположные.

Товарищи революцию углубляют. Уже появились за всем очереди. Я испытал удовольствие стоять с четырех часов утра в очереди за хлебом. Наслушался всяких суждений. Пошли бесконечные аресты, расстрелы и так доле. В общем, зловеще-веселые звуки Марсельезы докончили свою мелодию миллионами ужасов.

Не успели заглохнуть последние звуки Марсельезы, как с диким рокотом загремел Интернационал. При первом взрыве Интернационала ударил фонтан русской жертвенной крови и продолжается до последних часов.

В ужасном потоке русской крови 18-го года потекла кровь моего отца. Смерть моего отца пробудила меня от детской спячки, и я сознательно посмотрел на то, что творится. Тогда я присмотрелся к большевикам и к их действиям. И тогда в моей душе звуки Марсельезы закончились ужасающим аккордом. Наконец большевиков не стало в нашем районе. Пришла Добровольческая армия. Представилась возможность свободно вздохнуть. Но эта свобода продолжалась недолго. Поведение интеллигенции в тылу, плюс агитация большевиков, все это в общей сложности привело к разрушению фронта, который начал гигантскими шагами отодвигаться от Орла все дальше и дальше на юг. С отходящим фронтом мне пришлось познакомиться с гражданской войной в достаточной мере.

1919 года с 27-го на 28-е октября у города Бердянска наша часть была отрезана махновцами. Много ужасных было смертей. Мне пришлось пребывать в воде полтора часа. И все-таки, правда в нижнем белье, мне удалось спастись. Бросив фронт, поступил в корпус с целью продолжения образования, но учиться почти не пришлось. Корпус эвакуировался, но я заболел тифом, в числе нескольких кадет, и вместе со всеми не мог уехать. Лишь только в 1920 году в марте месяце я оставил Феодосийский порт и в апреле был на острове Кипр. На Кипре пришлось перенести массу болезней, но зато я видел все историческое древнее. И Кипр оставил у меня массу воспоминаний. В конце 20-го года я оставил Кипр и приехал в Египет, в гор<од> Измаилию, где находился наш корпус.

За время моего пребывания в Египте мне пришлось в Иерусалиме видеть все святые места, был в Каире на пирамидах и вообще пришлось основательно познакомиться с древностями Египта.

В 1922 году в мае я был в Болгарии в гор<оде> Варне. В октябре месяце поступил в Шуменскую русскую гимназию, а в 1923 году, июнь м<есяц>, последнюю оставил и приехал в Тржебовскую.

Васильев С.

Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию

Я учился в Петровской гимназии в г<ороде> Новочеркасске и в это время был во втором классе. Тогда я был очень молод, чтобы все то, что происходило в России, понять и рассудить. Однажды, идя из гимназии, я увидел публику в приподнятом настроении, и на другой день увидел то, что так давно ждали многие, увидел красные плакаты, ленточки, солдат, бесцеремонно разговаривавших, прикуривавших и смеявшихся с офицерами. Везде было слышно одно и то же: «Да здравствует свобода, равенство и братство». Потом, через некоторое время появились белые и красные. Солдаты стали убивать тех офицеров, с которыми несколько месяцев тому назад они шли вместе под громом пушек, вместе переживали все невзгоды, мучения, страдания и все те ужасы войны, которые трудно описать (тем более мне), не испытавши их сам. И вдруг с молниеносной быстротой разразились события, заставившие идти брат на брата. Мои двоюродные братья, Онисифор и Леонид, крестный отец и дядя в мгновение ока с оружием в руках очутились против тех, с кем несколько месяцев проливали кровь и были готовы умереть один за другого. В России началась революционная война. Я все это время находился в Новочеркасске и был личным свидетелем всех тех невзгод, мучений и страданий, которые он переживал вплоть до 1920 года. За этот период под знаменами старого, много страдавшего, измученного и истерзанного Дона у меня не стало двух братьев и крестного отца, которые красиво умерли и не посрамили ни Дона, ни его славы.

Когда произошел разгром Вооруженных сил Юга России и произошла эвакуация, я и моя родня, за исключением папы и военных, остались в России, сперва в Екатеринодаре, и оттуда, по занятии его красными, через 2 недели мы купили лошадь, подводу и потянулись на Дон. Много невзгод, мучений и притеснений пришлось нам перенести за время этого двухнедельного путешествия до Новочеркасска. Когда мы приехали, все, за исключением мебели, было кем-то взято. Сперва нас не притесняли, но потом (так, примерно, через месяц) началось то страдание и ужасы переживаний, которые заставили нас бежать в станицу Нижне-Кундрюческую, к дедушке. До этого я посещал гимназию, которая еле-еле функционировала. Для отвода глаз черни, которой масса там появилась, я записался в «Коммунистический союз молодежи» и через некоторое время был выбран в члены гимназической ком ячейки, а потом в ее председатели; однажды учитель Розов (который стал директором вместо Петровой, которую сместили) позвал меня в кабинет и начал двусмысленно исповедовать. Начал мне напоминать про отца (который был членом круга, потом управляющим отделом торговли и промышленности) и между прочим сказал, что все это может кончиться плохо, так как меня знают многие, и многие знают, какие мы коммунисты, и в первый раз я услышал,