Пророк. История Александра Пушкина - Ольга Тиханова Страница 15

Свидетелем господь меня поставил

И книжному искусству вразумил;

Когда-нибудь монах трудолюбивый

Найдет мой труд усердный, безымянный,

Засветит он, как я, свою лампаду —

И, пыль веков от хартий отряхнув,

Правдивые сказанья перепишет,

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро —

А за грехи, за темные деянья

Спасителя смиренно умоляют.

На старости я сызнова живу,

Минувшее проходит предо мною —

Давно ль оно неслось, событий полно,

Волнуяся, как море-окиян?

Теперь оно безмолвно и спокойно,

Не много лиц мне память сохранила,

Не много слов доходят до меня,

А прочее погибло невозвратно…

Но близок день, лампада догорает —

Еще одно, последнее сказанье.

После того, как писал что-то, сразу же отправлял в Петербург: пора-пора снова произвести фурор в литературе. Вот и Жуковский говорил ему в письме о том же: «На все, что с тобою случилось и что ты сам на себя навлек, у меня один ответ: поэзия. Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастия, и обратить в добро заслуженное».

Ах, добрый друг Жуковский! Пушкин читал и невольно улыбался. Его дар может быть одновременно и сокровищем, и проклятием, зато друзья, с которыми свела жизнь, только одним: бесконечным счастьем и главной удачей.

– Барин, цензурики прислали, – утром Никита бросил на стол пухлый сверток.

Пушкин схватил конверт, разорвал его и впился взглядом в рукопись. Она кровоточила красными чернилами: правки, замечания, комментарии и как итог – отказ в публикации.

Он сел в кресло и уставился в стену. Наверное, именно такое положение дел и настроение принято называть безысходностью: ты можешь писать сколько угодно и что угодно, однако это не напечатают. Тогда к чему все?.. Еще одно открытие: писать в тот день совсем не хотелось, оказывается, вдохновение боится красных чернил.

Никита зашел с чаем, бросил изумленный взгляд на барина, который вдруг неподвижно сидел вместо того, чтобы строчить и бубнить что-то себе под нос, и привычно поставил чашку на стол.

Так и повелось.

Короткие дни сменяли длинные вечера и ночи, Пушкин писал, отправлял конверты в Петербург, а в ответ неизменно получал изуродованные красные рукописи. В конце концов, он перестал ждать иного, и просто продолжал сочинять.

Няня Пушкина – Арина Родионовна Яковлева (1758–1828) была крепостной бабушки поэта. Сначала ее определили няней старшей сестры (Ольги), но в итоге именно она вынянчила всех детей Пушкиных – Ольгу, Александра и Льва. Арина Родионовна получила вольную, когда Ольга была совсем маленькой, а Александр только родился, однако не покинула семейства, ставшего для нее родным.

Няня была рядом и когда дети Пушкиных выросли. Во время ссылки Александра в Михайловском в 1824-1 826 годах Арина Родионовна заботилась о нем и утешала поэта, была и «подругой дней… суровых», и рассказчицей, сказки которой Пушкин записывал (эти сюжеты потом легли в основу его собственных сказок), и единственным слушателем, а позже – прообразом няни Татьяны Лариной в романе «Евгений Онегин».

Своим «кропотливым дозором», как Пушкин метко выражался, няня давала ему недостающее семейное тепло: родственники давно уехали из поместья. Он никогда не относился к Арине Родионовне как барин к крепостной, потому разместил ее жить в барском доме. Ее комната была прямо напротив кабинета Пушкина, и каждое утро он спешил пожелать ей здоровья, а вечером заглядывал скоротать вместе время за долгими разговорами.

После окончания ссылки Арина Родионовна постоянно вспоминала Александра Сергеевича и переживала за него, он – «любезный друг» и ее «ангел» – был постоянно в ее сердце.

Няне посвящено несколько стихотворений Пушкина, в которых он вспоминал «ее простые речи и советы, / И полные любови укоризны».

Любили Арину Родионовну и друзья Пушкина, которых она всегда радушно принимала. Ей передавали приветы в письмах, посвящали стихи, о ней никогда не забывали. Послание поэта и друга Пушкина Николая Михайловича

Языкова «К няне А.С. Пушкина» начиналось так: «Свет Родионовна, забуду ли тебя…»

Со временем Пушкин стал выходить днем на прогулки, заново открывая для себя родовое поместье, которое оказалось действительно очень живописным и располагающим к творчеству. Услышанные случайно диалоги, наблюдения, короткие встречи, отдельные реплики он собирал, как драгоценные самоцветы, украшая ими свои сочинения. Порой и сюжет где-то подсмотреть удавалось.

Вот группа мужиков в фуфайках выстроилась кругом, а в центре – молодой парень и поп в черном подряснике. Парень крепкий, в тулупе нараспашку и шапке, чуть съехавшей набок, розовощекий, с широкой улыбкой. Поднимает руку вверх, прямо к поповской голове, прицеливается и – вот это да! – дает по лбу щелбан. Мужики дружно гогочут.

И вот, извольте:

Балда говорит: «Буду служить тебе славно,

Усердно и очень исправно,

В год за три щелка тебе по лбу,

Есть же мне давай вареную полбу».

Крестьянские мальчишки бьются на палках, изображая жаркую схватку.

– Сегодня я Руслан! – кричит один.

– Нет я! – перекрикивает второй – Я вчера Черномором был.

На это Пушкин мог только горько усмехнуться: надо же было оказаться в заточении в такой глуши, чтобы лишний раз убедиться, насколько популярны и любимы его сочинения самыми разными людьми.

Из дряхлой избы выбегает мужичок, прикрывая голову руками, а за ним разъяренная баба с треснувшим корытом в руках.

– Сам в нем стирай, окаянная душа! – орет она и бросает в мужа корыто.

«Дурачина ты, простофиля!

Не умел ты взять выкупа с рыбки!

Хоть бы взял ты с нее корыто,

Наше-то совсем раскололось» —

уже сложилось в голове, когда он подошел к дому после дневного променада.

А там, у главной лестницы, ведущей в дом, его ждал настоящий подарок, коими судьба в последнее время в принципе не баловала, – Иван Пущин! Порядком возмужавший, повзрослевший, его бесценный друг! Вот уж настоящая негаданная радость! Вот уж истинно счастливый день!

Убедившись, что это все не сон, Пушкин повел друга в дом.

Пущин скакал в Михайловское всю ночь, без перерыва. Хотел доехать до рассвета, чтоб никто его не видал. Этот визит был небезопасен и для него самого, и для Пушкина, из-за неусыпного надзора, но не приехать к другу в ссылку он не мог! Рискнул!