Длинные ножи - Ирвин Уэлш Страница 46

... ты был просто пацаном... мама и папа были дома, всего в паре километров оттуда, он, возможно, мыл машину, она готовила обед ... как ты сюда попал? Почему это происходит с Лесом, который разрывается между яростными криками и мольбами о пощаде? Они набросились на него, как гребаные шакалы... твой велосипед, твой новый велик, лежит на боку ...

– ...Я чувствовал запах парня, державшего меня, эту жгучую вонь страха. Просто молодой парень, сам недавно бывший всего лишь подростком. Я теперь это понимаю.

Он чувствует, что Салли хранит молчание, как матадор, застывший с плащом перед быком.

– Я умолял его отпустить меня... – Леннокс вздрагивает, затем ненадолго замолкает, закусывая нижнюю губу. – И я не могу вспомнить, сделал ли он это... или я просто вырвался из его хватки... но я подбежал к своему велосипеду, вскочил на него и крутанул педали... икры разрывались, пока я крутил их изо всех сил... ужас придавал мне сил... ожидание того, что сейчас рука схватит за плечо и стащит меня на землю...

И Рэй Леннокс чувствует тяжесть в груди. Он чувствует, как его голос становится мягким и высоким, каким-то детским, и в то же время осознает, что она все это переживает вместе с ним. Но его уже не может остановить обычное смущение, и он продолжает говорить.

– Я оставил беднягу Леса... на растерзание тем троим. К тому времени, как я вернулся с помощью, он уже выходил из туннеля, а они исчезли.

Я уезжаю... подальше от них... подальше от Леса... его приглушенные крики в туннеле затихают – они, вероятно, заткнули ему рот каким-то кляпом...

– Они все его изнасиловали?

Леннокс чувствует, как у него стучат зубы, когда он резко переносится с той тропинки вдоль реки рядом с туннелем обратно в комнату. Понимает, что гипноз закончился. Он был нужен только для того, чтобы разговорить его. Теперь все позади, и он ощущает прилив адреналина. Ноги все еще покалывает, как в том воспоминании. Наконец, он полностью открывает глаза. Его голос снова более грубый, более взрослый. Такой, каким должен быть голос полицейского.

– Он никогда не рассказывал подробно, но по его виду я мог сказать, что все это было ужасно, кошмарно, – говорит он, чувствуя, как кровь стынет в жилах. – После этого он немного съехал с катушек.

Салли неподвижна и спокойна, как темная осенняя ночь.

– И что ты сделал?

– Я стал охотиться на таких ублюдков.

– Интересно.

– Почему это?

– Потому что ты не описываешь себя, как полицейского.

Леннокс думает о Холлисе, а затем в мыслях переносится в более теплые края. Это было после дела Кондитера, когда они с Труди поехали во Флориду, собираясь отдохнуть и спланировать свою свадьбу.

– Меня накрыло, когда я был в отпуске в Майами-Бич.

Салли слегка выгибает спину, подавшись вперед в кресле. Ее это заинтересовало. Он раньше об этом с ней почти не говорил. Он думает о том, что же он с ней обсуждал. Может, все те старые дела, которые надломили его? А, возможно, дело было совсем не в них? Все это были просто симптомы, а не причина проблемы, хотя они явно оставили свои шрамы на его психике.

– Я помогал маленькой девочке, которая стала жертвой шайки педофилов. Это вроде было и не мое дело, – И он смотрит на нее в упор. – Но я должен был ей помочь. Тогда-то я и понял, что я не коп, и никогда им не был... Один парень из Лондона, который работает со мной над текущим делом – он такой же, как я. Он мне нравится, меня притягивает его преданность тем же принципам. Многие из нас в отделе тяжких преступлений по-своему чокнутые. Мне просто необходимо ловить всех этих нелюдей. Этих насильников, маньяков.

Салли Харт глубоко вздыхает.

– И в этом тебя мотивирует чувство мести?

– Да, – подтверждает Леннокс хрипло. – Правосудия по закону недостаточно. Они как сорняки, их выдираешь, а они снова лезут. Но кто-то же должен их выдирать, – И он холодно смотрит на Салли. – Поэтому мне нравится эта работа.

Салли Харт не отводит глаз. Ленноксу кажется, что он замечает легкий румянец на ее щеках.

– Ты упрятал за решетку многих преступников.

– Да, но все еще недостаточно.

– И как ты себя при этом чувствуешь? Ну, когда удается очередного поймать?

– Всегда приятно сажать их в тюрьму, но в этом есть и определенное разочарование.

– Почему?

– Мне хотелось бы причинить им боль.

Салли Харт продолжает смотреть на него. В комнате тихо, только тикают часы.

– Мне нужно кое-то у тебя спросить. Не обижайся. Подчеркну, я сейчас говорю о чувствах, не о поступках. Я спрашиваю, потому что это действительно важно.

Леннокс слегка кивает.

– Тебе никогда не хотелось причинить боль ребенку?

Рэй Леннокс вдыхает через нос, борясь с закипающим в нем гневом. Он смотрит в ее открытое лицо и внезапно чувствует, как ярость отступает.

Она просто делает свою работу. Ей нужно задавать такие вопросы.

– Нет. Никогда, – Он качает головой с мрачной решимостью. – Мне хочется причинять боль только взрослым. Это они губят в нас все человеческое.

Кажется, что Салли Харт эти слова не приносят никакого облегчения. На ее лице не двигается ни один мускул. В этом освещении Ленноксу она кажется какой-то статуей богини из фарфора.

22

"Кузина Бетта" взревел, так сильно разинув рот, что я не мог разглядеть ничего, кроме огромной черной дыры под козырьком зеленой бейсболки. Затем он схватил меня, заломив руку за спину, а другой рукой дернув за волосы.

– Сейчас мы покажем этому вору правосудие Аллаха!

После революционного подъема варварские наказания шариата вновь начали возвращаться, но лишь в отдельных случаях и очень редко здесь, в Тегеране. Теперь казалось, что, чувствуя настроение общества к дальнейшей либерализации, тираны хотели сказать свое слово. Стражи были опьянены собственным безумным гневом. И все же я не мог поверить в происходящее, даже когда они принесли моток веревки и нож.

– Наши законы позволяют нам отнять кисть у того, кто ворует, – крикнул "кузина Бетта" под одобрительные возгласы толпы и так сильно вывернул мне руку, что я чуть не потерял сознание от боли.

Затем они привязали мою правую руку жгутом к тяжелому деревянному бруску, и я услышал, как кто-то что-то говорил о суде. Но его быстро заткнули. Я на самом деле смеялся во время этой ужасной процедуры – мрачным хихиканьем первого клоуна в классе, который хоть и понимает, что над ним смеются, но все же чувствует свой какой-то особенный статус.

Это просто такая шутка!

Я оглянулся на ворота посольства, но