Кларк и Дивижн - Наоми Хирахара Страница 40

– Никто не говорит, что японцы не могут делать то-то и то-то, – пояснила Харриет. – Не говорит, что мы не можем встречаться с белыми мужчинами или выходить за них замуж. Мы можем быть кем угодно.

Я не знала точно, откуда Харриет родом. Может, из Модесто или какого еще городка посреди Калифорнии, где летом убийственная жара, а зимой висит густой низкий туман. Может, она считала, что жизнь в сельской местности невыносимо скучна, но дело-то в том, что в больших городах, таких как Лос-Анджелес или Чикаго, за всеми нами приглядывали, нас оценивали, взвешивали и измеряли.

– Я хочу, чтобы вы знали: Дуглас работает на наше, японцев, благо, на то, чтобы сделать жизнь лучше.

– Он доносит на нас властям. Из-за него Роза выглядела сомнительно. Девушки считают, что она была чем-то вроде шпионки.

Харриет поджала губы.

– Дуглас попросил меня передать вам это.

Она протянула мне папку из плотной бумаги.

– Что это?

– Вы поймете, – сказала она.

Внутри лежали две страницы, машинописная копия синим шрифтом. Одна страница датирована ноябрем 1943 года, вторая – мартом 1944-го.

Я тут же папку захлопнула. Дождусь, когда Харриет уйдет, и уж потом прочту.

– Я этого не читала, – сказала она. Я пожала плечами. – У него могут быть неприятности, если эти сведения станут известны до того, как он передаст отчет по начальству.

Мне не верилось, что последствия будут серьезными, особенно в свете всего, что мы пережили.

– Скажите, он был влюблен в Розу? – спросила я и потеребила край папки.

Лицо Харриет разгладилось, глаза округлились и заблестели.

– Я думаю, что да, – сказала она, встала из-за стола и направилась к двери.

Проводив Харриет, я раскрыла папку и принялась читать.

Ноябрь 1943 года

Объект исследования – нисейка двадцати трех лет. Родом из Тропико, района между Глендейлом и центром Лос-Анджелеса. До войны работала конторской служащей на овощном рынке. С марта 1942-го по сентябрь 1943 года находилась в военном центре для перемещенных лиц в Манзанаре.

В Чикаго приехала раньше своей семьи: отца-иссея, управляющего овощным рынком в Лос-Анджелесе, матери-иссейки и младшей сестры-нисейки, учащейся городского колледжа.

Проблем с поиском жилья у нее не возникло, поскольку в Агентстве по военным переселенцам она познакомилась с незамужней женщиной своего возраста, прибывшей из Сан-Франциско. В ту же комнату подселилась третья соседка, родом из Пасадены, прибывшая в Чикаго из военного центра для перемещенных в Гила-Ривер.

Если другие опрошенные заявляли, что их радует свобода распоряжаться собой, эта женщина говорит, что скучает по своей семье больше, чем того ожидала. На ее взгляд, нисеям не хватает участия в общественной жизни, а кроме того, власти недостаточно делают для поддержки солдат-нисеев, зачисленных в 100-й и 442-й полки.

Она считает, что мужчины находятся в особенно подавленном настроении и что Агентству по военным переселенцам следует прилагать больше усилий, чтобы трудовой вклад американцев японского происхождения оценивался так же, как вклад других граждан, попавших в сходное положение.

Март 1944 года

Дополнительное интервью с данным объектом не оказалось возможным. Женщина проявила враждебность и нежелание сотрудничать с представителями правительства. При наблюдении со стороны, в общественном окружении она держалась естественно и дружелюбно, но, когда к ней подошел представитель Агентства, заявила с экспрессией, что, по ее ощущениям, страна, в которой она родилась, проявляет к ней полное равнодушие.

Я перечитала отчет Дугласа раз семь кряду, не меньше. Покоробило, что он назвал Розу “объектом”, как будто она мышь в научном эксперименте. Однако я была благодарна ему за то, что он привел факты, свидетельствующие о настроении, в котором Роза действительно пребывала. Вполне в ее духе, что она, как и раньше, искала способы поддержать нисеев, надевших военную форму, и выступала за равную оплату за равный труд; она всегда ратовала за это. Я еле сдержала слезы, прочтя, что она скучала по нам “больше, чем того ожидала”. Хуже всего было узнать, что она потеряла веру в Америку. Роза, как никто из нашей семьи, с оптимизмом смотрела в будущее. Мне стало страшно, что теперь нам надеяться не на что.

Глава 15

Девочкой я любила бывать на пляже в Уайт-Пойнте. Запах тухлых яиц означал, что мы подъезжаем к цели, и не успеешь опомниться, как уже прыгаешь в бассейн на берегу океана. Сернистые вещества в составе воды придавали телам плавучести, мы болтались в ней, как рыбацкие поплавки на поверхности моря. Отцы и матери в соломенных шляпах и одежде из хлопка наблюдали за нами, облокотясь на белые деревянные перильца. В Уайт-Пойнте, который принадлежал братьям-иссеям, можно было спокойно плавать вместе с хакудзинами – мужчинами, женщинами и детьми. Накупавшись, вся компания отправлялась на бережок, располагалась на одеялах, расстеленных на белом песке, и устраивала пикник, угощаясь рисовыми шариками онигири, курицей в соевом соусе, арбузом ломтями и японским бульоном одэн.

Я и вообразить не могла, что в Чикаго есть место, которое можно сравнить с Уайт-Пойнтом, но, признаюсь, почувствовала себя счастливой, когда коснулась босой ступней песка на берегу озера Мичиган. Больше двух лет не испытывала чего-то подобного.

– И правда, похоже на пляж! – воскликнула я, оборачиваясь на небоскребы. – И надо же, в центре города!

В горячем воздухе ни ветерка, так что воды озера Мичиган тоже недвижно застыли. Арт, впрочем, утверждал, что зимой бывают штормы, поднимается волна, высокая, до пятнадцати футов. У меня на этот счет имелись сомнения, но в общем-то мне было все равно. Главное, я оторвалась от родителей, от пустого места в семье, где когда-то находилась моя сестра, от “Кларк и Дивижн” и от войны. Я шла по берегу с парнем, который мне нравился, и больше ни до чего никакого дела мне не было.

Арт зашел чуть поглубже и обрызгал меня водой и песком. Я взвизгнула и в отместку окропила его, намочив белую рубашку и брюки-хаки, которые он закатал до колен.

В конце концов мы заключили перемирие и улеглись на песок, подстелив одеяло, а обувь поставили сбоку. Арт надел солнцезащитные очки, а я, чтобы не обгореть, надвинула на лицо шляпку-панамку.

– Ты что любишь делать? – спросил он. Вопрос вогнал меня в ступор, и поэтому Арт его переиначил. – Что делает тебя счастливой?

– Мне нравилось проводить время с моей собакой.

Прозвучало как-то убого, но это была чистая правда.

– Придется тебе побывать у меня дома. – Я убрала панамку с лица, чтобы слушать внимательнее. – У нас две собаки, кошка и попугай. Моя мама росла на ферме в Орегоне.

Я рассказала Арту