Искатель, 1999 №6 - Юрий Дмитриевич Маслов Страница 18

— А кто она ему?

— Вроде как жена.

— А почему «вроде»?

— Так не расписаны они.

Яша поставил фотографию на место и, заметив вторую, на которой был запечатлен кудрявый симпатичный мальчишка лет четырнадцати, спросил:

— А это кто?

— Сынок их.

— Извините, как вас зовут?

— Вера Ивановна.

— Очень приятно. — Яша прижал ладонь к сердцу, представился сам, наврав, что он давний почитатель таланта Теплова, и сказал:

— Вера Ивановна, я в магазин сбегаю, куплю что-нибудь к чаю, а вы пока посидите с ним… если не трудно.

— Посижу, сынок. Иди.

Яша схватил частника, доехал до Дома литераторов, где бросил свою машину, пересел и помчался к Трубной. По дороге, сообразив, что Теплов, очухавшись, захочет, по всей вероятности, похмелиться, купил бутылку «Смирновской» и соответствующей закуски — ветчины, рыбки в томатном соусе, солененьких огурчиков. Не забыл и Веру Ивановну, которая могла ему рассказать еще много интересного, подумал: «Старая небось едва концы с концами сводит». А так подумав, нырнул в мясной отдел и попросил завесить кусок свинины — килограмма на два-три.

Нагруженный свертками и пакетами, Яша поднялся на лифте на четвертый этаж и позвонил. Тишина. Он нажал кнопку звонка второй раз, третий… Тишина стала зловещей, грубо-осязаемой. «Странно, не могла старушка свой пост оставить». Яша круто развернулся и позвонил в дверь напротив. Вера Ивановна открыла сразу, как будто караулила, секунды считала до прихода дорогого гостя.

— Скор ты на ногу, — проговорила она с вежливой, но по-старушечьи настороженной улыбочкой. — На машине небось летаешь?

— На машине, Вера Ивановна. — Яша вручил бабуле мясо и поинтересовался, куда исчез его друг Теплов.

— Дома.

— А почему не открывает?

— Так звонок у него не работает. Ты стучи. Друг к нему пришел.

— Друг-то хороший?

— Пьет в меру и специальность у него редкая — иконы. Глеб его еще вчерась вызывал, да, видать, запамятовал.

Яша поблагодарил Веру Ивановну за информацию и с такой силой грохнул кулаком в противоположную дверь, что Теплов вылетел на лестничную площадку, думая, что в доме случился пожар. Но вид у него был не испуганный и отнюдь не пьяный, скорее ошарашенный, как у человека, которому неожиданно врезали табуреткой по голове.

— Глеб Михайлович, вы в порядке или…

— Или, — подтвердил Теплов, пропуская Яшу в комнату. — Знакомься… Солодухин Владимир Николаевич, поэт и бо-ольшой специалист… — Он щелкнул ногтем среднего пальца по иконке, стоявшей на столе, и печально произнес: — Подделка! Копия!

Солодухин смотрелся. Большие крестьянские руки, простецкое лицо, но глаза проницательные, с хитрющей усмешечкой, надежно скрывающей пытливый, недюжинный ум.

— Благодари Бога, что копия, — добродушно изрек он. — За оригинал бы тебе головы не сносить.

— Что так? — спросил Яша.

— Так это ж Иоанн Креститель!

По тону, как это было сказано, Яша понял, что перед ним большая ценность. Он сделал шаг назад, чтобы получше рассмотреть икону, и сказал:

— Она в каталогах зафиксирована?

— А как же! — воскликнул Солодухин. — «Иоанн Креститель с младенцем Христом», четырнадцатый век, владимирская школа.

— А вторая?

— Вещь не менее ценная… «Александр Свирский», северная школа, пятнадцатый век.

Яша задумался.

— Владимир Николаевич, а как вы догадались, что перед вами — подделка?

— По весу.

— А популярнее объяснить не можете?

— Могу, если признаетесь, зачем вам это нужно.

Яша перевел взгляд на Теплова и, убедившись, что он из разговора полностью выключен — созерцает иконы, до сих пор не веря, что его обвели вокруг пальца, — довольно сухо, но с металлическими нотками в голосе произнес:

— Хочу помочь вашему приятелю выбраться из грязи, в которую он забрался по самые уши.

Солодухин снисходительно поморщился.

— А вы не переоцениваете свои силы, молодой человек? Из болота тащить бегемота — работа адская.

— Я попробую.

— Ну тогда слушайте… — Солодухин взял в руки икону Иоанна Крестителя с младенцем Христом четырнадцатого века. — Основные критерии этих досок: древность, сохранность, школа — московская, новгородская, ярославская и так далее, и, конечно, сюжет. Икон шестнадцатого, не говоря о тринадцатом — пятнадцатом веках, на вернисажах практически не бывает, по-настоящему ценные вещи продаются, как правило, в частном порядке. Для Измайловского парка, где эти доски толкают, потолок — десять — двенадцать тысяч долларов. Но даже самые ценные иконы, вопреки распространенному мнению, стоят не так уж дорого, гораздо дешевле, чем, скажем, старые западноевропейские мастера или те же импрессионисты. Например, не так давно на аукционе Кристи икона четырнадцатого века, предполагаемым автором которой являлся сам Феофан Грек, была продана всего за семьдесят пять тысяч долларов. Короче, если икона в серебряном окладе, то ее цена доходит до одного доллара за грамм веса оклада, а кованые цельные оклады икон четырнадцатого — семнадцатого веков весят порой до двух килограммов. Все поняли?

— Вроде да.

— А теперь прикиньте, сколько весят эти доски.

— Грамм шестьсот-семьсот, — сказал Яша, взвесив на ладони «Александра Свирского».

— Значит, подделка, — отчеканил Солодухин. — Да и «состарены» они не ахти. Мастер, конечно, работал, но, видно, торопился.

— Сука! Монашенка недогребаная! — стряхнув оцепенение, взревел вдруг Теплов. — Сделала, как мальчишку! Как школьника обула! А я-то идиот… — Он схватил икону и, если бы Яша не успел перехватить его руку, то запустил бы ее в окно.

— Успокойтесь, Глеб Михайлович! — Яша вытащил из пакета бутылку «Смирновской». — Полстаканчика налить?

Теплов выпил стакан и свалился. Яша накрыл его одеялом и, поймав на себе насмешливый взгляд Солодухина, спросил:

— Он давно пьет?

— Да почти всю жизнь. Раньше, правда, меру знал, а теперь… — Солодухин кивнул на фотографию Турусовой. — Она его споила.

— А вы никогда не пытались ему помочь?

— Это бесполезно.

— Почему?

— Видите ли, когда зверь утрачивает основной закон жизни — желание жить, то он уползает в чащу леса и умирает.

— Но он же не зверь — человек.

— Гены у всех одинаковы. У человека и свиньи они схожи на девяносто процентов.

— Вы слишком мрачно смотрите на вещи.

— Зато трезво.

— Ну и что нас ждет в будущем?

— На этот вопрос ответил в своей нобелевской речи Фолкнер: «Человек становится лучше, когда единственной альтернативой морального прогресса является гибель».

Так препираясь, они спустились на лифте до первого этажа и, не простившись, разошлись в разные стороны.

Колобовский переулок начинается на Петровском бульваре, метров через двести пятьдесят — триста делает крутой, змеиный, изгиб и выходит на Петровку, рядом с известным на всю Россию домом номер тридцать восемь. Так что через две-три минуты после вышеописанных событий Яша уже сидел в кабинете Климова и разговаривал с его первым замом Виктором Сергеевичем Смород-киным, мужиком ехидным, занозистым и ершистым, любившим выпить и употребить при этом в адрес начальства, которое именовал