Душа и архетипы в славянском язычестве. Как найти свою спицу в Колесе Сварога - Юлия Дмитриевна Верклова Страница 23

При Романовых, в XVII веке, когда не только ужесточилась борьба с язычеством, но и назревал внутрицерковный раскол (причем, как мы знаем, связанный в основном с ритуальной стороной богослужения), тех, кто смешил царей, назвали «дураками». И на них, в отличие от юродивых, не было ореола святости и архетипа бунтарства.

А вот теперь главный вопрос этого параграфа. Было ли специальное название для лицедеев (актеров) в доромановской Руси? А в дохристианской? То есть мог ли архетип Дурака или Шута чисто теоретически вписаться в Коло Сварога? Давайте попробуем разобраться.

Шут

Слово «шут» довольно древнее, в первых русских письменных источниках зафиксированное. Макс Фасмер поминает «Изборник Святослава» 1076 года и возводит слово к литовскому siaučiau~ – «бушевать». Вы же не забыли, что ровно это значение принадлежит и древнерусскому слову «дуровати»?

«Шут м., шутиха ж., – говорит В. И. Даль, – человек, промышляющий шутовством, шутками, остротами и дурачеством на смех и на потеху людям; шут обычно прикидывается дурачком, напускает на себя дурь и чудит, и острит под этой личиной»[22]. И в таком описании вроде даже не очень понятно, чем шут отличается от юродивого… И отличается ли?

А вот дальше Владимир Иванович отмечает важную роль слова «шут» в русском фольклоре. В пословицах и поговорках оно практически всегда взаимозаменяемо со словом «черт»: «Шут (черт) побери»; «Шут его знает»; «Иди ты к шутам» и т. п. Даже заговор на пропавшую вещь: «Шут-шут, поиграй и верни!»

А само слово «черт» в том же словаре Даля растолковывается как «олицетворение зла, враг рода человеческого, нечистый, некошный, сатана, дьявол, лукавый, луканька, шут… (см. «бес»)». А «бесами», как мы с вами помним, проповедники христианства на Руси называли языческих богов.

Вот теперь мы подбираемся к сути.

На Руси до крещения не было театра в его классическом смысле. Не успел оформиться в дохристианскую эпоху. Что же было? Гулянья, обрядовые действа и ритуальный смех!

Обряд непременно предполагал ряжение – переодевание. Обращение к зрителю происходит от имени какого-то значимого персонажа. Скорее всего – чура (предка) или бога. Человек, изображающий божество (беса), и есть шут! Отсюда – устойчивая взаимозаменяемость этих слов в русской фразеологии.

А значит, Шут – это не самостоятельный архетип (и тем более не душа), а уровень проявленности души в моменте, в то короткое время, когда человек становится богом и бог говорит через него.

При отсутствии письменности (а мы, по всей видимости, все-таки вынуждены признать ее отсутствие у русских до определенного момента) сакральные тексты передавались исключительно из уст в уста. Как, кстати, и потом при наличии письменности, но в отсутствие поголовной грамотности Святое Писание читали вслух в церквях.

Вот эту чрезвычайно важную миссию (сохранение, трансляция и передача сакральных текстов в устной традиции) вряд ли могли доверить любому!

Очень важное соображение по поводу народного театра высказал Достоевский в «Записках из мертвого дома», удивляясь, как это в уездных городах существуют спектакли, которые никогда нигде не были записаны: «Тут необходима преемственность предания, раз установленные приемы и понятия, переходящие из рода в род и по старой памяти».

Хранитель священных знаний и человек, выступающий от имени богов (бесов или даже пусть духов), – кто же это? Ясное дело, Шаман, он же Колдун (у славян-то – именно Колдун). Таким образом, Шут = Колдун. То есть речь идет о душе Коляды.

Версия тем более мне кажется верной, что в эпоху двоеверия, и даже в позднем Средневековье, и даже в Новое время балаганы с шутами и гулянья с ряжеными приурочивались не к любому празднику, а в основном к Святкам (то есть начинались с Рождества – с наступлением срока Коляды, с первого движения Кола). Чуть в меньшей степени – к Масленице, примерно соответствующей середине Велесова срока в Коле Сварога.

Помимо этого (нечасто поминаемый в популярной литературе, но фольклористам известный момент), ряжение и шутовство – непременный элемент «покойницких игр», в которые со временем трансформировались древнеславянские похоронные обряды. Таким образом, шутовство, как ни парадоксально, связано со смертью. Вероятно, шуты (ряженые) изображали богов «нижнего мира» – не только Коляду, но также, возможно, Морену и Велеса, – пришедших за умершим, чтобы сделать его чуром (о душе в значении «чур» поговорим в четвертой главе) и сопроводить на тот свет. Отсюда позднейшее проклятие «Черт побери» («Шут возьми») и христианские представления о том, что черти утаскивают души грешников.

Странно, однако, как такой страшный по сути своей образ стал ассоциироваться в коллективном бессознательном со смехом и весельем (архетип Шута – именно такой).

Дело в том, что смех для древних был не просто физиологической реакцией на что-то. Временами он вменялся в обязанность всем поголовно, так же как и плач в определенных обстоятельствах.

И в лекциях Софьи Агранович, и в статьях Владимира Проппа вы наверняка встречали (а если не встречали, то я вам сейчас перескажу) идею о том, что смех – это заклинание на плодородие. Во всех причем смыслах этого слова: и на богатый урожай, и на женскую фертильность. Агранович вообще указывает на то, что суеверие «Не смейся много – забеременеешь» существовало еще в ХХ веке.

Владимир наш Яковлевич Пропп, любящий сопоставлять традиции и верования древних народов с сохранившимися языческими обрядами малых народов современности, рассказывает в своих статьях о комизме про якутскую богиню родов Ийехсит. Она навещает рожениц и помогает им тем, что во время родов сильно смеется. «Смех у некоторых народов был обязательным во время обряда посвящения при наступлении половой зрелости, – пишет Пропп. – Он сопровождал момент символического нового рождения посвящаемого. Смех способствовал воскрешению из мертвых»[23].

Или даже если не воскрешению, то скорейшей компенсации. Человек умер – посмеемся – человек родится.

Поскольку земля в сознании древних полностью отождествлялась с плодовитой женщиной (женским божеством), то все праздники, связанные с заклинанием на плодородие, у всех народов непременно предполагали разгульное веселье. В. Я. Пропп разбирает связь смеха и плодородия на примере мифа о Деметре и Персефоне. Рост и вегетация на земле возобновились еще до того, как Персефону отпустили из Аида. Одна из служанок Деметры неприличными частушками и танцами рассмешила богиню. Та не удержалась, улыбнулась – и земля расцвела. «От твоей улыбки мир расцветает» – для древних не было метафорой, толковалось буквально, считает Пропп. И нет у нас оснований с ним не соглашаться.

Разгульные празднества в самый темный