История и миф - Юрий Викторович Андреев Страница 43

объяснить читателю смысл контрультиматума афинян, предъявленного в ответ на требование спартанцев изгнать из города людей, запятнанных религиозным кощунством, т. е. Перикла. 4). Обзор истории греческой колонизации в Сицилии — своеобразное вступление к рассказу о сицилийской экспедиции. 5). Новелла о заговоре Гармодия и Аристогитона в связи с некоторыми моментами в рассказе о деле осквернителей герм и процессе Алкивиада. 6). Экскурс, посвященный объединению Аттики при Тезее, — так называемый Тезеев синойкизм в связи с эвакуацией афинян за городские стены в первый год войны. Встречаются и более мелкие отступления от основной темы, но о них я сейчас говорить не буду.

Если сравнить общее количество экскурсов в книге Фукидида с бесконечными экскурсами в истории Геродота, мы не можем не поразиться исключительной выдержке афинского историка, его постоянному самоконтролю и умению подчинять все помыслы и движения своей души одной главной задаче. Фукидид сурово, я бы даже сказал, угрюмо прокладывает избранную им дорогу среди множества соблазнов, подстерегавших его на этом пути, ни на минуту не отвлекаясь в сторону, стараясь сделать все возможное для того, чтобы читатель за деревьями не потерял из виду всего леса, чтобы частные обстоятельства, судьбы отдельных людей или даже государств не заслонили от него грандиозного целого — титанической борьбы за гегемонию над греческим миром. С железной последовательностью великого ученого, фанатика своей науки Фукидид осуществляет в своей книге придуманные им для самого себя правила игры, строгие нормы научной дисциплины, не допускавшие никаких уклонений от раз и навсегда намеченного пути. Важнейшим из этих правил был почти полный отказ оттого приема, который мы теперь называем «блистать эрудицией» и которым так часто злоупотребляли почти все античные историки, начиная с Геродота. В отличие от своего великого предшественника Фукидид никогда не стремится поразить читателя своим многознанием, энциклопедической образованностью, начитанностью, или, скорее, наслышанностью о всякой всячине. Он отнюдь не склонен мило болтать обо всем, что взбредет в голову, только для того, чтобы развлечь читателя или дать ему отдохнуть от непрерывного умственного напряжения. Поэтому в его рассказе совершенно отсутствуют сплетни и анекдоты, которых так много у Геродота. По этой же причине он избегает слишком пространных и часто повторяющихся выходов за рамки своей главной темы в другие исторические эпохи и периоды.

Нужно сказать, что такое самоограничение давалось Фукидиду не без труда. Несмотря на подчеркнутую актуальность его труда, целиком ориентированного на современность, интерес к седой старине, к решению сугубо книжных антикварных вопросов греческой истории отнюдь не был ему абсолютно чужд. В короткой главке, завершающей «Археологию» (I, 20), историк с мрачным сарказмом говорит о некомпетентности тех людей, которые берутся писать древнюю историю, ничего толком не зная о ней, и делают грубые ошибки в элементарных вещах (здесь достается и Геродоту за то, что он придумал никогда не существовавший в спартанской армии Питанский лох, и каким-то другим неизвестным нам писателям за сходные ляпсусы). Тем самым Фукидид дает понять, что сам-то он гораздо больше и лучше всех этих невежд знает о том, что было в старину, но писать об этом не собирается, так как занят другими, гораздо более важными делами. Таким образом, как всякий фанатик идеи, Фукидид «наступает на горло собственной песне», ограничивая свой рассказ тесными рамками одного строго заданного русла. Но кое-где распирающая его изнутри ученость все же находит для себя лазейку и вырывается наружу, подобно гейзеру или нефтяному фонтану. Так, экскурс о заговоре Гармодия и Аристогитона в шестой книге «Истории» (VI, 54 слл.) возникает несколько неожиданно. В принципе Фукидид мог бы обойтись здесь и без него, поскольку в его задачу в этом месте входило лишь напоминание читателю о том, что память о тирании Писистратов была еще жива среди афинян в злосчастном 415 году, когда разыгралось таинственное дело гермокопидов. Однако историк был задет за живое невежественными, с его точки зрения, домыслами каких-то афинских книжников, утверждавших, что из двух братьев-тиранов старшим и правителем был не Гиппий, а Гиппарх, и решил попутно внести ясность в этот запутанный вопрос (см. также 1,20). Таким образом, возникла целая вставная новелла, явно выпадающая из общей линии фукидидовского повествования в этой части «Истории» (возможно, здесь напомнила о себе какая-то давняя научная дискуссия, в которой Фукидид мог участвовать, еще будучи молодым человеком).

Но в целом Фукидид, как мы уже говорили, старательно избегает таких уходов от основной темы, ограничиваясь лишь самыми необходимыми справками исторического характера там, где без этого он рискует наткнуться на непонимание читателя. При такой немногословности каждое свидетельство историка, относящееся к периоду, предшествующему Пелопоннесской войне, должно оцениваться современными учеными буквально на вес золота, так как в каждом отдельном случае такого рода мы имеем дело не со случайной обмолвкой и не с занятной притчей, рассказанной кстати, а с результатом тщательнейшего научного отбора и взвешивания среди множества фактов, известных Фукидиду и неизвестных нам.

Обращая на это ваше внимание, я хочу, чтобы вы в достаточной степени осознали уникальную ценность того раздела книги Фукидида, который собственно и составляет предмет наших занятий. Я имею в виду «Археологию», с которой логически связана следующая за ней после некоторого перерыва «Пентеконтаэтия».

Несмотря на свои сравнительно небольшие размеры, «Археология» выполняет очень важную функцию в большом и сложном устройстве фукидидовской «Истории». Во-первых, она разъясняет читателю значение главного предмета его труда — самой Пелопоннесской войны. Фукидиду нужно было показать, что эта война была самой грандиозной из всех, какие знала Греция за свою историю. Для этого он кратко обозревает наиболее знаменитые войны предшествующей эпохи, начиная с осады Трои, и приходит к выводу, что ни одна из них не может идти в сравнение с этой, т. е. Пелопоннесской. В античной риторике такой прием возвеличивания данного предмета за счет всех других называется «ауксесис» и нередко используется во введениях к речам и научным трактатам. Но у Фукидида была в «Археологии» и другая, не столь ясно выраженная цель, но, по-видимому, для него самого не менее важная. Историк хотел показать, как постепенно создавались необходимые материальные предпосылки для того, чтобы война такого масштаба, имевшая такие катастрофические последствия для ее участников, стала возможной. Рост экономического богатства и параллельно с ним военной, прежде всего морской, мощи греческих государств на протяжении целого ряда столетий — таков главный логический стержень этого короткого, сжатого до предела обзора. Одна эта мысль о взаимосвязи материального благосостояния государства с его военным могуществом резко выделяет Фукидида среди всех историков древности, ставит его едва ли не вровень с исторической наукой Нового времени. В самой «Археологии»