История и миф - Юрий Викторович Андреев Страница 41

особенной правдивостью. «Мифологом» называл его Аристотель. Впоследствии Авл Геллий перевел это прозвище на латынь, и Геродот стал homo fabulator. Страбон считал, что даже такие древние поэты, как Гомер и Гесиод, заслуживают большего доверия, нежели Геродот. Цицерон, хотя и окрестил Геродота «отцом истории», находил невыносимым пристрастие этого историка к басням и сказкам. О антигеродотовском трактате Плутарха мы уже говорили, Лукиан на закате античной эпохи отправил Геродота в преисподнюю вместе с его врагом Ктесием.

В Новое время также не было недостатка в хулителях и гонителях Геродота. Его сравнивали с Марко Поло и другими средневековыми рассказчиками небылиц. Обвиняли в плагиате у других историков (главным образом у Гекатея), в «вопиющей недобросовестности» (Сэйс), в тенденциозных искажениях исторической истины в интересах Афин, Дельфийского оракула или каких-нибудь других влиятельных политических сил. Конечно, нельзя признать эти обвинения совершенно беспочвенными и на этом основании просто отмахнуться от них. Выше мы уже имели возможность убедиться во многих прегрешениях «отца истории»: в его наивности, легковерии, иногда в сознательном и недобросовестном отступлении от истины (трудно согласиться с одним из рьяных почитателей и заступников Геродота А. Боннаром, который писал: «Никакие ученые труды, подвергавшие Геродота не только строгой, но порой и подозрительной критике, никогда не смогли уличить его во лжи. Это очень честный человек с пылким воображением, но безупречно правдивый». Конечно, о безупречной правдивости Геродота можно говорить лишь с большой натяжкой, игнорируя некоторые совершенно очевидные факты).

Но при всех своих недостатках Геродот был от природы наделен и одной, безусловно, симпатичной чертой. Этой чертой была его любознательность. Именно она гоняла его по свету в поисках еще невиданных и неслыханных чудес, в поисках исторических свидетельств. Она наполняла его записные книжки пестрой и противоречивой информацией, которую он затем, по-видимому, без сколько-нибудь серьезного разбирательства переносил в свое сочинение. Геродот представляет собой ярко выраженный тип ученого энтузиаста, стремившегося знать все обо всем, и уже одно это делает его фигуру в высшей степени привлекательной для нас.

Как мы уже говорили, Геродот не может считаться сколько-нибудь интересным и оригинальным мыслителем. Его религиозно-философские взгляды предельно банальны и к тому же страшно противоречивы и непоследовательны. У него нет своей особой точки зрения на исторический процесс. Он не ищет в истории никаких закономерностей, довольствуясь частными поверхностными наблюдениями. Интересы Геродота лежат всецело в плоскости истории событийной или прагматической. Его интересуют только факты и ничего больше. Однако в этой весьма ограниченной области исторического исследования Геродот был в полном смысле слова первопроходцем и сумел сделать очень много. Ему принадлежит бесспорная заслуга реконструкции целого большого периода истории Греции и стран Востока (по крайней мере, с середины VI до 70-х годов V в.). Как бы мы ни относились к этой реконструкции, как бы ни пытались оторваться от нее, она была и остается основой соответствующих разделов в любом современном курсе греческой или восточной истории. Без Геродота нам не обойтись.

При всех своих слабостях и недостатках Геродот был, бесспорно, наделен настоящим чутьем историка. Он остро чувствовал драматизм, напряженность исторического процесса, еще не понимая толком, что скрывается за этим драматизмом. Именно это чувство позволило ему написать увлекательную художественную книгу, которая, что бы там ни говорили ученые педанты вроде Аристотеля, несомненно, пользовалась большой популярностью среди широкой читающей публики. Только благодаря этому она дошла до нашего времени, пережив всю остальную историческую литературу, кроме Фукидида, в том числе и труды логографов. Даже враги Геродота признавали очарование присущей ему литературной манеры, считая его замечательным рассказчиком. Так, Плутарх считает нужным предупредить читателя, чтобы он не слишком поддавался этому очарованию: «Что же можно сказать после этого? Геродот ловко умеет писать и речь его приятна; его рассказы очаровательны, производят сильное впечатление и изящны. “Речь же он, точно певец преискусный, ведет” (Гомер). Ну, о высоком искусстве, пожалуй, говорить не приходится, но как-никак его речь мелодична и отделанна. Вот это-то, конечно, очаровывает и привлекает к себе всех. Однако его клеветы и злоречия надо остерегаться, как ядовитого червя на розе — они скрыты за тонкими и лощеными оборотами». Действительно, Геродот добивается в своей книге большого художественного эффекта и делает это с помощью той своеобразной манеры повествования, о которой мы уже говорили прежде. Извилистая нить его рассказа заключает в себе огромное богатство литературных и фольклорных жанров, что само по себе предполагает и большое разнообразие стиля. Одним языком написаны λόγοι — новеллы Геродота (их отличают характерные приметы народной сказки: повторения, несколько замедленный темп повествования, широкое использование прямой речи), стиль собственно исторического рассказа — уже другой, более сдержанный. Все это создает приятное разнообразие для слуха и делает чтение «Истории» увлекательным, а подчас и захватывающим занятием. Интересно, что при таком смешении разных стилей в рамках одного литературного произведения Геродот удачно избегает эклектизма и безвкусицы, как это умели делать, например, афинские скульпторы V в., которые иногда в одной и той же фигуре смело сочетают две разные манеры (архаически трактованная голова и свободная живая обработка торса и ног — наблюдение Ф. И. Мищенко).

Все, что мы знаем о Геродоте, позволяет видеть в нем воплощение детства античной исторической науки с его наивностью, любознательностью, нежеланием считаться с законами логики и умением соединять, казалось бы, несоединимые вещи. Но за детством внезапно и как будто без всякой переходной ступени (того, что можно было бы назвать юностью) наступает зрелость античной историографии, воплотившаяся в грандиозной фигуре Фукидида.

Часть II

ФУКИДИД. «АРХЕОЛОГИЯ». ПЛАТОНОВСКИЙ МИФ ОБ АТЛАНТИДЕ И ДАННЫЕ СОВРЕМЕННОЙ АРХЕОЛОГИИ

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

В центре наших семинарских занятий хотелось бы поставить одну основную проблему, на мой взгляд, достаточно важную и интересную. На нее указывает и придуманное мною название «История и миф». Разговор у нас будет идти главным образом о взаимоотношении и взаимодействии греческой мифологии с греческой исторической, или точнее, историко-философской мыслью.

Проблему эту я хотел бы рассмотреть в ее двух основных аспектах: 1) с точки зрения зависимости истории и философии от мифологии и 2) с точки зрения переработки и переосмысления мифа в историко-философской литературе V–IV вв. Я сознательно опускаю вводную часть семинара, заключающую в себе общую постановку проблемы взаимоотношения истории и мифа и ее общее же рассмотрение, так как мы сильно ограничены временем и мне не хотелось бы повторятся: в своем курсе источниковедения, который ваша группа прослушала в прошлом семестре, я достаточно подробно говорил о том влиянии, которое мифологическая традиция оказала на греческую историографию в период ее становления,