История и миф - Юрий Викторович Андреев Страница 4

У австрийского писателя Г. Мейринка есть притча о тысяченожке, которой позавидовала жаба. Коварная жаба спросила тысяченожку, откуда та знает, в какой последовательности ей нужно двигать своими ногами. Тысяченожка задумалась над этим вопросом и более уже не смогла шевельнуть ни одной из своих многочисленных конечностей.

Точно так же и историческое познание в современной буржуазной историографии. Задумавшись однажды над своей собственной природой, своими методами познания, историческая наука оказалась повергнутой в состояние хаоса и паралича. На смену твердой уверенности позитивистской историографии XIX в. в том, что она способна показать прошлое таким, каким оно было на самом деле, пришли всеразъедающий скептицизм, неверие в реальность и объективность исторических событий.

Релятивистский подход к историческому исследованию довольно быстро обнаружил свою бесплодность и губительность. После краткой полосы шумного успеха презентизма его популярность быстро пошла на убыль как в самой Америке, так и за ее пределами. По существу, презентисты лишь спекулировали на тех реальных проблемах, которые встали перед исторической наукой задолго до появления презентизма. Однако было бы ошибкой закрыть глаза на существование этих проблем только потому, что они стали предметом спекуляции. В частности, по-прежнему весьма актуальной остается проблема, заключенная в понятии «исторический факт», которая может быть осмыслена как проблема взаимодействия познающего субъекта и познаваемого объекта.

Историк, конечно, не «окуляр», каким хотели бы его видеть проповедники позитивизма, не бесстрастный собиратель фактов. Он сам участник того исторического процесса, который он пытается осмыслить. Поэтому не так просто, как это кажется поначалу, разграничить между собой две основные стадии исторического исследования: сбор фактов и их анализ и обобщение. Уже на первой из этих стадий историк не просто собирает данные для своей работы. Он их отбирает, активно селекционирует, руководствуясь уже сложившейся в его голове исходной гипотезой или теорией. Факты не «даны» источником. Историк выбирает из источника те данные, которые ему нужны и интересны, которые укладываются в его концепцию, отбрасывая в сторону все остальное. Поэтому выделение двух последовательных стадий исторического исследования, вообще говоря, условно, т. к. на всех его этапах присутствует теория и активная мысль ученого, анализ и синтез постоянно переплетаются между собой.

Вообще человеческий фактор ни в коем случае не может быть сброшен со счета при разборке строго научной методики исторического исследования. Социальная и партийная позиция историка, его личные вкусы и пристрастия — все это оказывает огромное влияние на используемые им методы отбора фактов, а, следовательно, и на конечные результаты его работы. Чем крупнее ученый, чем ярче его индивидуальность, тем острее воспринимает он импульсы, посылаемые современной действительностью, тем сильнее отразится его личность на том, что он делает. Как известно, именно творчество таких ученых экстракласса мощнее всего двигает вперед науку. Именно они обогащали ее гипотезами и теориями, по выражению Н. Бора, «достаточно безумными», чтобы оказаться плодотворными, т. е. неординарными, способными сломать привычные представления и заменить их совершенно новыми.

Но и заблуждения больших ученых обычно также гораздо масштабнее, чем ошибки рядовых исследователей. Их убежденность в своей правоте, увлечение новой еще неслыханной идеей нередко перерастают в своеобразный научный эгоцентризм, когда человек уже ничего не видит вокруг себя, кроме своей с таким трудом выстраданной теории, и допускает поэтому самые грубые просчеты в, казалось бы, простых вещах.

Все это не означает, однако, что наша наука насквозь субъективна, как утверждали презентисты и другие представители научного релятивизма, что она вообще не способна постичь объективную реальность прошедших исторических эпох и имеет дело лишь с какими-то призраками, фантомами или условными символами когда-то происходивших событий. Конечно, факт, с которым имеет дело ученый, не адекватен стоящему за ним реальному событию, посколько это лишь представление о событии, полученное с помощью определенных научных операций. Представление это, однако, не может считаться полностью субъективным. В нем есть и элементы объективной реальности, причем элементы эти тем значительнее, чем современнее сами методы исследования. Можно даже сказать, что объективность исторического факта усиливается по мере того, как он переходит из сферы обыденного сознания, т. е. из непосредственного восприятия участников и очевидцев события, в сферу научного поиска, ибо только такой поиск способен вскрыть объективные связи явлений, показать подлинную природу исторического факта.

В известном смысле слова, историки сами «создают» исторические факты. Как это понимать? Выделяя одно явление или одно событие среди тысячи других, чтобы сделать его предметом своего исследования, историк тем самым как бы высвобождает его из бесчисленных эмпирических связей с другими явлениями, оставляя лишь те связи, которые кажутся ему существенными, закономерными. Таким образом индивидуальное явление подводится под некую общую норму, включается в некую систему, в рамках которой оно только и может иметь определенную научную значимость. Неповторимое событие подвергается при этом известной типизации, поскольку индивидуальность исторического факта вообще не может считаться абсолютной. Наряду с индивидуальными в нем всегда есть и типические черты, позволяющие рассматривать его как часть какой-то широкой общей категории. Можно даже сказать, что каждая индивидуальная черта может со временем стать типической в зависимости от ракурса или угла зрения, под которым мы рассматриваем данное событие.

Своеобразие исторического факта, его отличие, например, от тех фактов, с которыми имеют дело естественнонаучные дисциплины, заключается в единстве абстрактного и конкретного. Исторический факт — это абстракция, в которой не утрачено, однако, конкретное содержание события, отраженного в этом факте, его неповторимый индивидуальный характер. Можно поэтому определить исторический факт как научно-познавательный образ, соединяющий некие общие нормативные признаки, характерные для целого ряда однопорядковых явлений, с представлением о конкретном чувственном объекте.

Отсюда, из этой двойственности исторического факта как раз и проистекают все те злоключения этой категории в историко-философской литературе новейшего времени, о которых мы уже говорили. Злоключения эти были порождены тем, что в одних случаях (в работах историков-позитивистов) абсолютизировался заключенный в каждом историческом факте элемент научной абстракции (считалось, что, если составить полную цепь фактов, тогда сам собой станет понятен соединяющий их всех исторический закон), в других же случаях (в работах ученых релятивистского толка) выпячивалась противоположная сторона факта — его индивидуальность и неповторимость (в этом случае из истории изгонялась любая закономерность и открывался безграничный простор для субъективистского истолкования событий).

Между реальным событием прошлого и фактом, о котором пишет историк, всегда лежит долгий и сложный путь. Весьма схематично можно выделить следующие этапы этого пути. 1). Событие совершилось и нашло определенное отражение в сознании современников, т. е.