История и миф - Юрий Викторович Андреев Страница 32

от неправдоподобного. Этим орудием научной критики Геродот пользуется подчас с большим блеском и остроумием. Примерами могут служить история гетеры Родопис во II книге (134–135) или рассказ о возвращении Ксеркса из его похода на Грецию (VIII, 118–119). Иногда рационализм Геродота заводит его даже слишком далеко, и он ставит под сомнение те факты, которые нам теперь представляются бесспорными. Так, в рассказе о плавании финикийцев вокруг Ливии (IV, 42) оспаривается именно та единственная деталь, которая для нас теперь является главным залогом достоверности всего рассказа.

Критерий правдоподобия применяется Геродотом крайне непоследовательно. В одних случаях он ставит под сомнение или даже совсем отвергает фантастические домыслы своих информаторов. Так, категорически отвергаются в IV книге сообщения о людях с козьими ногами (гл. 25) и о других людях, которые спят 6 месяцев в году, о превращении людей из племени невров в волков, о происхождении скифов от Зевса и дочери Борисфена. В других случаях, однако, принимаются на веру без какой-либо критики вымыслы ничуть не хуже первых. Таковы сообщения в той же IV книге (в Ливийском логосе) о людях-песьеглавцах и людях, совсем лишенных головы, с глазами на груди, или в III книге (102–105) леденящий кровь рассказ о муравьях величиной с собаку, будто бы обитающих где-то в Индии, в местности, богатой золотым песком.

Чаще всего без всякой критики переносит Геродот в свой труд и множество всевозможных логосов, т. е. рассказов, новелл, анекдотов о необыкновенных событиях. Как правило, в этих новеллах действуют нормальные люди, отнюдь не песьеглавцы и не какие-нибудь иные сверхъестественные существа. Нередко их героями являются достаточно известные и, несомненно, существовавшие исторические личности: Солон, Крез, Дарий I, знаменитые греческие тираны и многие другие персонажи, хорошо известные из истории Греции и стран Востока. События, которые в них происходят, в общем вполне правдоподобны, и нас не должно особенно удивлять то обстоятельство, что Геродот принимал их на веру, по-видимому, безо всякой проверки. В большинстве своем эти рассказы весьма занимательны по содержанию и в то же время заключают в себе какое-нибудь полезное нравоучение. Этим они отличаются от древних мифов, которые, во-первых, повествуют о вещах невероятных, во-вторых же, совершенно аморальны. Эти новеллы составляют едва ли не главное очарование книги Геродота. Благодаря им за ним утвердилась слава одного из лучших рассказчиков всех времен, который писал, как сказал когда-то Гиббон, иногда для детей, а иногда для философов.

Однако, если подходить к этим занятным историям с позиций строго научного источниковедения, подавляющее их большинство придется отбросить в сторону как не представляющее никакого интереса для исторической науки. Степень их исторической достоверности ничтожно мала. Историку просто нечего делать с этими новеллами. Фольклористу же или филологу они могут дать очень много. Благодаря Геродоту дошли до нас настоящие жемчужины устного народного творчества как греков, так и народов Востока. Следует, правда, заметить, что в своем чистом виде образцы восточного фольклора встречаются у Геродота сравнительно редко. Обыкновенно он использует переработки восточных сказок и легенд, к которым явно приложили руку какие-то греческие рассказчики, купцы или матросы, вообще бывалые люди, с которыми историку доводилось встречаться во время его путешествий.

Образцом такого синтеза греческих и восточных фольклорных традиций в книге Геродота может служить прелестная сказка о двух братьях — ловких ворах и обманщиках, которым удалось одурачить самого египетского царя Рампсинита (II, 121). Один из них, правда, лишился при этом головы. Однако другой довел начатое ими дело до конца и получил в награду руку царской дочери. Место действия и действующие лица здесь, конечно, во многом условно египетские; но дух предприимчивости и необыкновенной изворотливости, пронизывающий всю сказку, безусловно, чисто греческий.

Многие геродотовские новеллы имеют своей основой бродячий сюжет, в котором по произволу рассказчика могут быть изменены имена действующих лиц, название страны, эпоха и т. д., но фабульная схема остается прежней. Так, знаменитый перстень Поликрата, брошенный в море, чтобы испытать судьбу, первоначально расценивался, как думают фольклористы, как символ морского могущества тирана, его талассократии (сам жест тирана, швырнувшего перстень в морскую пучину, вероятно, символизировал обручение земного властителя с морской стихией). Во многом сходную символику можно найти в еще одном памятнике греческой литературы классического периода — в поэме о Тезее, принадлежащей поэту Бакхилиду. Но у Бакхилида кольцо бросает в море уже не Поликрат, а Минос, царь Крита. Кольцо чудесным образом возвращается к нему, после чего он погибает.

Конечно, Геродот сам не может считаться автором этих новелл. Многие их них были известны задолго до него. Немало такого рода материала, вероятно, можно было бы найти в сочинениях логографов — предшественников Геродота. Вероятно, существовали и пользовались популярностью (может быть, уже в VI в.) специальные сборники всякого рода занимательных историй так же, как были в ходу, например, сборники басен Эзопа. Уже Ксенофан Колофонский противопоставлял нравоучительные новеллы нового времени нелепым и безнравственным древним мифам:

Это рассказывать надо зимой, развалившись небрежно

Возле огня, на лежанке, наполнив едою желудок,

Сладким вином запивая, горох грызя помаленьку...

Тот лишь достоин хвалы, кто за бокалом вина

То, что запомнил, расскажет, стремясь к благородному в сердце,

Вместо нелепой брехни, выдумок прежних людей,

Будто боролись с богами титаны, гиганты, кентавры.

Геродот, таким образом, не несет ответственности за все те вымыслы, которые проникли в его «Историю» вместе с многочисленными логосами. В большинстве случаев он лишь пересказывал то, что он где-то прочел или услышал. Историческая критика в новеллах встречается довольно редко и обычно касается лишь каких-нибудь второстепенных деталей. Так, в рассказе о ловком воре, обманувшем царя Рампсинита, историк усомнился лишь в одной детали — в том, что царь действительно сделал свою дочь гетерой и заставил ее принимать на своем ложе всех мужчин без разбора в расчете на то, что один из них окажется вором.

Итак, весьма значительная часть «Истории» Геродота имеет к настоящей истории лишь самое отдаленное отношение, поскольку основой ее является фольклорная традиция. Хорошо сказал по этому поводу Масперо: «Памятники некогда поведают нам о делах Хеопса, Рамзеса, Тутмоса, от Геродота же мы узнаем то, что говорили о них на улицах главного города». Эту цитату можно дополнить остроумным наблюдением А. Боннара: «...Геродоту словно хочется, чтобы история была чем-то вроде сказки, но с доказательством того, что описанное в ней случилось на самом деле»[11].

Достоверность различных частей труда Геродота неодинакова. Как правило, она зависит от тех источников, которыми историк располагал при работе над тем или иным разделом своего сочинения.