Воспоминания самоубийцы. Надиктовано Духом Камило Кастело Бранко - Ивона Ду Амарал Перейра Страница 15

— Да, это прискорбно! — сказал Марио тем же подавленным тоном, как будто не слышал предыдущего, — я упал во тьму несчастья, когда на протяжении всей жизни находил так много хороших возможностей, облегчающих мне обуздание страстей для будущего честных завоеваний. Я забыл, что уважение к Богу, семье, долгу было священной целью, которую нужно достичь, ведь я получил хорошие принципы морали в родительском доме… Молодой, обольстительный, умный, образованный, я возгордился дарами, которые мне благоприятствовали, и взрастил эгоизм, давая волю низменным инстинктам, требовавшим все более лихорадочных удовольствий… Университет сделал меня педантом, глупцом, единственными заботами которого были показные или скандальные выходки… Отсюда путь к тому, чтобы потеряться в водовороте унизительных страстей… А потом, когда я уже не мог найти себя, чтобы вернуться к самому себе, я искал смерть, предполагая, что смогу спрятаться от угрызений совести за забвением могилы… Я обманулся! Смерть меня не приняла! Она нашла меня слишком подлым, чтобы почтить меня своей защитой! Поэтому она вернула меня к жизни, когда могильщик имел честь скрыть мою отвратительную фигуру от солнечного света!..

Однако моя мать не ошиблась: я бессмертен и никогда не умру! Я должен существовать всю вечность в присутствии Того, кто является моим Творцом! Да! Потому что, чтобы пережить несчастья, которые распяли мои чувства, с той роковой ночи весны 1889 года, это мог сделать только бессмертный!

Он расширил воспаленный взгляд, как будто возвращая прошлые воспоминания в настоящее, и пробормотал, задыхаясь, в ужасе перед самой черной страницей, которая осуждала его совесть:

— Да, Боже мой! Прости меня! Прости меня! Я раскаиваюсь и подчиняюсь, признавая свои ошибки! Я погиб перед Тобой, Боже мой, перед отчаянной страстью, которую я питал к Эулине!.. Но если Ты позволишь мне, я реабилитируюсь из любви к Тебе…

Эулина!.. Ты не стоила даже хлеба, который я давал тебе, чтобы утолить твой голод! Однако я любил тебя, вопреки всем приличиям, даже вопреки самой чести. Ты была коварной и злой… Я, однако, должен был быть еще ниже тебя, потому что я был женат, и моя жена была благородной и достойной дамой. Я был отцом трех невинных созданий, которым я должен был любовь и защиту. Я оставил их ради тебя, Эулина, я потерял интерес к их очарованию, потому что безнадежно увлекся твоим, странная красавица из южноамериканских земель… О, как ты была прекрасна!.. Но ты не любила меня… И после того, как ты тащила меня от падения к падению, эксплуатируя мой кошелек и мое сердце, ты бросила меня в отчаяние нищеты и неблагодарности, отвергнув меня ради того бразильского капиталиста, твоего соотечественника, который добивался тебя.

Я пришел к тебе домой и был отвергнут… Я умолял тебя, ползал у твоих ног как безумец, в отчаянии от того, что теряю тебя, как безрассудный, каким я всегда был. Я молил о крохах твоего сострадания, видя, что твоя любовь уже невозможна. Я спровоцировал ссору, видя, что ты остаешься бесчувственной к моим отчаянным попыткам примирения… и, ослепленный оскорблениями, которые ты повторяла, я напал на тебя, ранив лицо, которое я обожал, я избил тебя безжалостно, я истязал тебя пинками, Боже мой! О Боже мой! Я задушил тебя, Эулина! Я убил тебя!.. Я убил тебя!..

Он остановился, задыхаясь, в отвратительных конвульсиях настоящего осужденного, чтобы продолжить потом, как будто обращаясь к товарищам:

— Когда, полный ужаса, я созерцал то, что я сделал, только один выход пришел мне в голову, быстрый как навязчивая мысль, чтобы избежать последствий, которые в тот момент казались мне невыносимыми: самоубийство! Тогда, прямо там, не теряя времени, я разорвал простыни несчастной… и повесился на балке, находившейся на кухне…

— Какой непоэтичный способ умереть для любовника… — прокомментировал я, раздраженный длинным описанием, которое я ежедневно слышал повторяющимся из Долины. — Держу пари, что профессор, который так элегантно желал умереть, вспоминая Петрония, сделал это из-за платонической любви к какой-нибудь английской даме, блондинке и красавице?… Выдающиеся португальцы, как ты, оказываются такими, им нравится завоевывать английских дам…

Я теперь обращался к Белармино де Кейрош и Соуза, чье имя указывало на аристократию. До этого момента меня все еще раздражало поведение бедного сообщника великой драмы, которую я тоже переживал; и всякий раз, когда представлялась возможность, я высмеивал его, недостаток, очень свойственный мне, исправление которого стоило мне многих унижений и огорчений во время работы над внутренним преобразованием, которую я наложил на свой характер в Духовной Родине.

Белармино был высоким и худым, очень элегантным и изысканным в манерах. Он говорил, что он богат и светский человек, профессор диалектики, философии и математики, был полиглотом, уважаемым культурным достоянием для человека, носящего монокль, фрак и трость в трущобах Зловещей Долины во время своего пребывания там из-за самоубийства. Я упрекал его в этом много раз, раздраженный тщеславным перечислением, которое он делал своих различных титулов. Доктор — потому что он был доктором, удостоенным более чем одним университетом.

Он никогда не отвечал на мои дерзости. Воспитанный, чувствительный, он мог бы также достичь сердечной доброты, если бы наряду с такими превосходными качествами не соединял в себе недостатки гордости и эгоизма, обожествляя себя из-за того, что считал себя выше всех.

Услышав меня, он ответил не с раздражением, а мягким, хотя и печальным тоном, который распространился, обращаясь ко всем:

— Я искренне верил, что могила поглотит мою личность, преобразовав ее в сущность, которая потеряется в бездне Природы: — что это будет Ничто! — Будучи учеником Огюста Конта, философия привела меня к материализму, к случайному механицизму вещей — единственному удовлетворительному объяснению, которое я предложил своему разуму перед лицом аномалий, с которыми я сталкивался на каждом шагу всего существования, которые удивляли мое сердце и разочаровывали мой ум.

Я всегда испытывал большую нежность и сострадание к людям, которых считал братьями по несчастью, хотя и старался держаться от них как можно дальше, боясь полюбить их слишком сильно и, следовательно, страдать из-за этого! Я лучше всего понимал, что рождение для человека — это только несчастье; родиться, жить, работать, страдать, бороться по любому поводу… чтобы потом неизбежно превратиться в прах в могиле!

Я никогда не влюблялся в женщин ни высшего, ни низшего класса. Зачем любить, создавать семью, способствуя появлению на свет новых несчастных, если философия убедила меня, что любовь — всего лишь выделение мозга? Я был усердным учеником,