Приключения Джека Баллистера. Отто Серебряная Рука - Говард Пайл Страница 24

залатанном и заштопанном, можно было, пожалуй, принять его за доброго школьного учителя, стесненного в средствах, но уж никак не за одного из богатейших людей графства, каким он слыл. В Саутгемптоне о нем ходило очень много историй, многие из них, были сомнительными, но некоторые – истинными. Одна из таких историй заключалась в том, что по воскресеньям, ближе к вечеру, старик входил к себе в комнату, закрывал дверь на засов и рассыпал по полу золотые монеты, затем раздевался и купался в своем желтом богатстве, словно принимал ванну. Другая история заключалась в том, что дома у него на чердаке стояло три железных сундука, и каждый был привинчен к полу железными болтами. Один сундук был полон испанских дублонов, второй – французских луидоров, третий – английских гиней. Торговцы Саутгемптона говорили, что получить по счетам у Езекии Типтона труднее, чем у кого-либо другого.

Глава II

Джек Баллистер

Джеку Баллистеру в то время было немногим больше шестнадцати, и после смерти отца он уже более двух лет жил у своего дяди Типтона.

Отец Джека был викарием Сталбриджа почти девятнадцать лет, так что Джек, пока не приехал в Саутгемптон, не видел ничего, кроме части Уилтшира, непосредственно окружавшей Сталбридж, и дома викария Сталбриджа. Другими обитателями дома викария были старая Джанет, экономка и дочь фермера, помогавшая по дому, да старый Джайлс Кобб, который время от времени приходил поработать в саду.

Надо сказать, в воспоминаниях Джека об этом саде всегда было какое-то особое очарование. Некоторые из его самых ранних воспоминаний были о том, как он играл там на солнце, в то время как старый Джайлс, сутулый и сгорбленный, склонялся над своей работой, вырывал сорняки, копал и что-то сажал на коричневых суглинистых грядках. Там была живая изгородь из тиса и два пчелиных улья, стоявших под вишневым деревом, и два-три парника, в стеклянной поверхности которых отражались облака и теплое небо над головой. В этом запутанном, цветущем пространстве всегда было множество цветов, птиц и теплого желтого солнечного света, и в последующие годы, посещая старый дом викария, Джек первым делом отправлялся в сад. Сад казался знакомым и в то же время незнакомым. Он производил впечатление запущенного и неухоженного. Птицы пели на деревьях за изгородью, но ульи с соломенными крышами исчезли. Тем не менее ему ничего не стоило представить, что старый сутулый Джайлс в рабочем халате может в любой момент войти в ворота, катя перед собой свою скрипучую тачку.

Джеку не было и четырех лет, когда умерла его мать. Ему казалось, что он помнит ее, но, возможно, ее образ, не был реальным воспоминанием, а лишь впечатлением от рассказов о ней Джанет. И все же он думал, что действительно сохранил ее образ в воспоминаниях о событиях раннего детства, – большая, нежная, темная фигура в черном с белым платком или шалью на плечах. Ему казалось, что он помнит особый аромат, который витал в складках ее платья, похожий на запах лаванды из старого сундука, где Джанет хранила постельное белье. Это воспоминание о матери, возможно, было всего лишь образом, сложившимся из рассказов о ней, но, как уже было сказано, ему казалось, что это было реальное, живое воспоминание. Не всегда можно сказать, где в этих разрозненных фрагментах воспоминаний раннего детства заканчивается фантазия и начинается память.

Джеку казалось, что та же самая фигура присутствовала в памяти о том времени, когда он, маленький мальчик, упал со ступенек и разбил подбородок. Ему казалось, что это она утешала его, напевая, пока скребла ножом хрустящую половинку яблока и кормила его мякотью. Джанет говорила, что он упал только через год после смерти матери, но ему казалось, что несчастный случай связан именно с присутствием матери, он чувствовал, что, возможно, Джанет ошибается, а его собственные воспоминания о таком незначительном событии верны.

Он часто думал о своей матери, как и всякий сирота, ощущая, как ему ее недостает, и ему казалось, что, если бы она была жива, он бы очень любил ее, а жизнь его была бы намного приятнее.

Джанет часто рассказывала о ней. По ее рассказам выходило, что его бабушка взяла в семью его мать маленькой девочкой и воспитывала вместе со своей собственной дочерью, которая теперь стала леди Арабеллой Саттон. Джанет говорила, что она была скорее компаньонкой, чем горничной. Из таких давних историй, которые дети с таким удовольствием слушают, Джек чаще всего просил Джанет рассказывать ему о большой семейной ссоре, которая произошла, когда его отец сказал остальным, что он и Энн Типтон собираются пожениться. Джанет, по мере того, как проходили годы, все больше и больше приукрашивала эту историю, воображение подсказывало ей новые детали.

– В самом деле, – могла она сказать, – вы бы видели, как он стоял перед вашей бабушкой, такой важный, скрестив руки на груди. «Баллистер, мадам, – говорит он, – может жениться, на ком захочет».

Джек не мог представить своего отца действующим лицом подобной сцены, а еще меньше поспешно скачущим в Саутгемптон, когда мать отправили домой из Грэмптон-Холла.

От людей он знал, что его отец был большим ученым. Викарий всегда был молчалив и озабочен, иногда погружен в книги, иногда что-то деловито строчил пером, по полу была разбросана куча бумаг, а парик сдвинут набок с гладкого круглого лба. Иногда он ходил взад-вперед по садовым дорожкам, сцепив руки за спиной, наклонив голову вперед и уставившись в землю. Он особенно любил ходить так, когда обдумывал план какой-нибудь новой брошюры. Джек не мог себе представить, что человек, так поглощенный своими книгами и исследованиями, мог оказаться героем любовного романа. К тому же он всегда казался Джеку очень, очень старым. Трудно было представить романтический эпизод в этой увядшей, сухой жизни.

До приезда в Сталбридж Джанет была одной из приживалок у других Баллистеров.

– Это благородные люди, – иногда говорила она, – и держат головы высоко, как сам герцог Ньюкасл. – Иногда она говорила Джеку, что, если бы его отец не настроил против себя всю свою семью, он мог бы стать епископом, как знать. – Я приехала в Сталбридж только ради твоей матери, бедняжки, – сказала она. – Но она любила меня, а я любила ее, вот я и приехала.

Джек почти не помнил то время, когда отец не учил его латыни и греческому. Одним из его первых воспоминаний было то, как его, совсем маленького мальчика, отец учил греческому алфавиту. Он почти ничего не знал, кроме двух языков, и вряд ли