Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй Страница 14

– Пойдем уже.

Бретт направилась к столику. Зазвучала музыка, и мы снова стали танцевать в тисках толпы.

– Ты паршиво танцуешь, Джейк. Лучший танцор, кого я знаю, – это Майкл.

– Он великолепен.

– У него есть сильные стороны.

– Он мне нравится, – сказал я. – Чертовски нравится.

– Я ведь выйду за него, – сказала Бретт. – Забавно. Я неделю о нем не вспоминала.

– Ты ему не пишешь?

– Только не я. Никогда не пишу писем.

– Но готов спорить: он тебе пишет.

– А то! И чертовски хорошие письма.

– Так, когда вы поженитесь?

– Откуда мне знать? Как только добьемся развода. Майкл уговаривает свою мать раскошелиться.

– Может, я помогу?

– Не говнись. У родных Майкла уйма денег.

Музыка стихла. Мы подошли к столику. Граф встал.

– Очень мило, – сказал он. – Вы смотрелись очень, очень мило.

– А вы не танцуете, граф? – спросил я.

– Нет. Я слишком стар.

– О, бросьте! – сказала Бретт.

– Дорогая, я бы танцевал, если бы мне это нравилось. Мне нравится смотреть, как танцуете вы.

– Великолепно! – сказала Бретт. – Как-нибудь еще станцую для вас. Слушайте, а где же ваш малыш Зизи?

– Я вам объясню. Я помогаю этому парню, но не хочу его компании.

– С ним довольно трудно.

– Знаете, я думаю, у этого парня есть будущее. Но лично я не хочу его компании.

– Джейк считает примерно так же.

– Мне от него не по себе.

– Что ж. – Граф пожал плечами. – О будущем его судить нельзя. Однако его отец был большим другом моего отца.

– Ладно, – сказала Бретт, – давай танцевать.

Мы стали танцевать. Было тесно и душно.

– Ох, милый, – сказала Бретт, – как же я несчастна!

У меня возникло ощущение, что мы это уже проходили.

– Минуту назад ты была счастлива.

Барабанщик прокричал:

– Нельзя ходить налево…

– Все прошло.

– В чем дело?

– Я не знаю. Просто ужасно себя чувствую.

Барабанщик напевал под музыку. Затем взялся за палочки.

– Хочешь уйти?

У меня возникло ощущение, что все это повторяется, как в кошмарном сне, – что-то, через что я уже проходил, а теперь должен проходить по новой.

Барабанщик мягко запел.

– Уйдем, – сказала Бретт. – Не против?

Барабанщик что-то выкрикнул и ухмыльнулся Бретт.

– Ну хорошо, – сказал я.

Мы выбрались из толпы. Бретт пошла в гардеробную.

– Бретт хочет уйти, – сказал я графу.

Он кивнул.

– В самом деле? Прекрасно! Берите машину. Я еще побуду здесь, мистер Барнс.

Мы пожали руки.

– Мы чудесно провели время, – сказал я. – Мне бы хотелось заплатить.

Я достал банкноту из кармана.

– Мистер Барнс, – сказал граф, – какой вздор!

Бретт подошла к столику в манто. Она поцеловала графа и положила руку ему на плечо, чтобы он не вставал. В дверях я оглянулся и увидел, как к нему подсели три девушки. Мы сели в его большую машину. Бретт назвала шоферу адрес ее отеля.

– Нет, не подымайся, – сказала она у отеля.

Она позвонила, и дверь открыли.

– Серьезно?

– Да. Пожалуйста.

– Доброй ночи, Бретт, – сказал я. – Жаль, что тебе паршиво.

– Доброй ночи, Джейк. Доброй ночи, милый. Больше я тебя не увижу.

Мы поцеловались в дверях. Она оттолкнула меня. Мы поцеловались снова.

– Ох, не надо! – сказала Бретт.

Она быстро развернулась и вошла в отель. Шофер отвез меня на квартиру. Я дал ему двадцать франков, он коснулся козырька и сказал:

– Доброй ночи, сэр. – И уехал.

Я позвонил в колокольчик. Дверь открылась, я поднялся по лестнице и лег в постель.

Книга 2

• ГЛАВА 8 •

Я снова не виделся с Бретт, пока она не вернулась из Сан-Себастьяна. Она прислала мне оттуда открытку. На открытке был вид Кончи[46] со словами:

«Милый. Очень тихо и спокойно. Люблю всех ребят. БРЕТТ».

Не видел я и Роберта Кона. Я слышал, Фрэнсис отбыла в Англию, а от Кона получил записку о том, что он уезжает за город на пару недель, еще не знает куда, но хочет выдернуть меня на рыбалку в Испанию, о чем мы говорили прошлой зимой. Он писал, что я всегда смогу связаться с ним через его банкиров.

Бретт уехала, Кон меня не донимал, я с удовольствием не играл в теннис, работы было невпроворот, я часто ходил на скачки, обедал с друзьями и засиживался в конторе, заготавливая впрок материалы, чтобы потом доверить секретарше, когда мы с Биллом Гортоном отчалим в Испанию в конце июня. Билл Гортон прибыл, остался у меня на пару дней и уехал в Вену. Он был в отличном настроении и сказал, что Штаты чудесны. Нью-Йорк чудесен. Театральный сезон был бесподобен, как и целый выводок молодых полутяжеловесов. Любой из них вполне мог подрасти, набрать весу и скосить Демпси[47]. Билл был очень счастлив. Он сделал уйму денег на своей прошлой книге и намеревался сделать еще больше. Мы хорошо провели с ним время в Париже, а потом он уехал в Вену. Он возвращался через три недели, и мы собирались в Испанию – порыбачить и на фиесту в Памплоне. Он написал, что Вена чудесна. Потом прислал открытку из Будапешта: «Джейк, Будапешт чудесен». Затем я получил телеграмму: «Буду в понедельник».

Вечером понедельника он заявился ко мне на квартиру. Я услышал, как подъехало его такси, подошел к окну и позвал его; он помахал мне и стал подниматься по лестнице с чемоданами. Я встретил его на лестнице и взял один чемодан.

– Ну, – сказал я, – слышал, у тебя вышло чудесное путешествие.

– Чудесное, – сказал он. – Будапешт совершенно чудесен.

– А как там Вена?

– Не ахти, Джейк. Не ахти. Я был о ней лучшего мнения.

– А конкретнее? – Я доставал бокалы и сифон.

– Надрался, Джейк. Я надрался.

– Как странно. Лучше выпей.

Билл потер лоб.

– Удивительное дело, – сказал он. – Не знаю, как так получилось. Раз – и получилось.

– Надолго тебя хватило?

– Четыре дня, Джейк. Хватило всего на четыре дня.

– Где ты был?

– Не помню. Написал тебе открытку. Это помню отлично.

– Делал что-то еще?

– Даже не знаю. Возможно.

– Продолжай. Расскажи об этом.

– Не вспомню. Расскажу все, что вспомню.

– Продолжай. На вот, выпей и вспомни.

– Кое-что могу вспомнить, – сказал Билл. – Помню что-то о боксерском матче. Грандиозном венском матче. Там был ниггер. Ниггера помню отлично.

– Продолжай.

– Чудесный ниггер. На вид как Тигр Флауэрс[48], только в четыре раза больше. Внезапно все стали чем-то бросаться. Но не я. Ниггер как раз уложил