Игорь Свинаренко - Записки одессита Страница 8

Во все края – в Тель-Авив, в Нью-Йорк, далее везде. Так, что ли?

Короче, композитор сочинил к этому тексту бессмертную музыку, и мы отправили песню на анонимный конкурс. Ну, эпизод, и ладно. Но вдруг выяснилось, что мы выиграли всеукраинский конкурс! Когда было подведение итогов, нашу песню исполнили в Кремлевском дворце, как бы подарок России – от Украины. Все было так по-взрослому! В Афганистан ездил оркестр Одесского военного округа, среди прочего теноры исполняли и мой шедевр, как оргазм имитируя высокие чувства, и на словах «Сколько сыновей нежных» пацаны в Афгане плакали. Да и мелодия была хорошая.

Эту песню потом долго крутили по радио. Я получал от ВААП какие-то отчисления с этой песни, рублей двадцать в месяц – пока не уехал в Америку…

/Эту историю рассказчик вспомнил, когда узнал, что его новые соотечественники – американцы вошли в Афган. Был новый challenge, что пусть бы и эти новые иностранные пацаны поплакали над пронзительными строками. И руки, короче, потянулись к перу, перо к бумаге, он задумался и сел переводить свою лирику на английский…

И мы еще посмотрим, чем это все кончится./

Потом мой напарник, композитор, говорит: – Надо ко Дню Победы марш написать. Ну, я сел и написал:

Сколько верст мы с тобой прошагалиПод бомбежкой, огнем и дождем,Самых лучших друзей мы теряли.Только верили в то, что дойдем,

ПРИПЕВ:

В час, когда горело небо и земляИ когда последний бой никто не ведал

Ты с нами был всегда,Ты нас в окопах поднималИ ты нас вел вперед,Марш Победы, Марш Победы, Марш Победы

и т. д.

Продали мы и эту песню.

Я уже отец семейства, на четвертый десяток перевалил, обременен заботами, какая там поэзия, не до нее… Но приходит мой композитор, ноет: вот денег нет, но зато есть заказ от Минкультуры, жалко упускать.

– Ну, что там на этот раз? – спрашивал я недовольно, но денег хотелось.

Новый заказ был про первую школьную любовь.

– Да какая школьная любовь? Я женат уже второй раз…

– Ну я тебя прошу! Там все схвачено, ребята ждут!

И я ничтоже сумняшеся пишу:

На палубе на рассветеТанцует с девчонкой ветер,Плывет на исходе летаМаленький пароход.Знаю, запомним этоЛюбви нашей первое лето,Щемящий напев кларнетаИ школьный последний год.

Он с этим листком пошел по инстанциям… А хлопец-референт, который говорит только на мове, наезжает:

– Ганьба! Це ж серйозний поет, вш про Батыавщину писав! А тут я не розумш… З ким д1вчина танцюе? Д1вчина може танцювати з другою д1вчиною або з хлопцем, а тут вгтер – що за херня?

Композитор прибегает ко мне с этим:

– Бля, сделай что-нибудь! А то мы пролетаем с этим школьным вальсом!

– Ща я тебе напишу, только чтобы ты отъебался.

Тихо звучат гитары,Как-то там – не помню уже – кружатся пары.Вот и пришел, ребята,Школьный последний бал.Нас ждут впереди дороги,Надежды, мечты, тревоги.И даже учитель строгийС улыбкою нас обнял.

– Я знал, что ты настоящий талант! Это ж другое дело! Тут и лирика, и пафос, и педофилия – вообще все есть, очень многослойное произведение.

Последний всплеск, последний отголосок моего поэтического творчества был такой.

Как-то в Москве в бане, ну, там свой коллектив сложился, и один завсегдатай, Коля, позвал нас на концерт.

– А что, шансон будет?

– С чего вдруг шансон?

– Ну а что вы, бандиты, слушаете?

– Да пошли вы на хуй! Бандит… Я композитор, я консерваторию окончил! (Тут он приврал, на самом деле – Гнесинское.) Я музыку пишу! Просто когда началась вся эта хуйня и не на что стало жить, занялся бизнесом…

И довольно удачно: он, чтобы вы знали, хозяин сети богатых магазинов – «Три толстяка». Но старого не забывает: платит 300 именных стипендий музыкантам и содержит джаз-банд. Короче, я дал Коле свои старые стихи, он положил их на музыку, записал на диске, да еще и вставил это в концерт, позвал меня и объявил со сцены, что в зале сидит поэт, автор текста. И вот не где-то, но в Московской филармонии исполнили мою песню:

Ветер, ветер, парус мелькает на склоне дня.Ветер, ветер, флейта в тумане зовет меня.Над темною водой печален флейты звук.Далеко-далеко поет она в тишине ночной.

Ветер, ветер, берег желанный исчез вдали.Манит флейта парусник-странник на край земли.Над темною водой печален флейты звук.Далеко-далеко поет она в тишине ночной.

Ветер, ветер, колокол светел, прощален звон.Кораблей уснувших на рейде тревожит он.Над темною водой печален флейты звук.Далеко-далеко поет она в тишине ночной..

Где, где они все были раньше? Признание – если это считать признанием – несколько запоздало. И время сейчас другое. Современные девушки, когда им предлагаешь почитать стихи, спрашивают:

– Ты что, импотент, что ли?

Ну, зачем все мешать в одну кучу? При чем тут одно к другому?

Ничего святого у современной молодежи.

А вот еще в Штатах мне предложили написать песню про эмиграцию. Но на хер мне это?

Тем более что и от эмиграции я оторвался, живя последние десять лет в Москве, она мне еще меньше понятна, чем тогда школьный вальс многодетному отцу…

Вместо сочинения песен про эмиграцию я, наоборот, вернулся в Россию.

Странно: дедушка мой хотел свалить, свалил в Штаты – и вернулся. Папа попал в плен и сидел в лагере во Франции, его предупреждали: в России тебя посадят! Он вернулся, и точно посадили, но он не жалел об этом.

Вот и я почему-то вернулся.

Это у нас, наверно, семейное.

Он рассказывал после:

– Я на чужбине вспоминал сени, ковшик, бадейку с водой… И подумал: «Ну что, десять лет отсижу в Сибири – и вернусь».

Ну и кто он был, если не поэт? Вот и я в него удался. Все очень просто.

Только у него в отличие от меня хватило ума не писать стихов.

Первая женщина

Эту историю не понять, если не знать кое-чего о микроцивилизации, которая тогда существовала в Одессе, в те времена, когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли. Все совпало: и хрущевская оттепель, и появление первых цехов, и денег, и толчков…