Игорь Свинаренко - Записки одессита Страница 6

Во время этих ухаживаний Бог послал мне женщину, первую, а это очень важно – какой была первая. Я помню, как я сидел и ждал ее, она должна была приехать, и все должно было случиться, так и вышло; я этот день запомнил навсегда: это было 15 ноября, когда я ее трахнул. Я дрожал как мальчик, комплексов было полно, я был мальчишка необразованный.

Я писал ей стихи, она была единственная, кому я писал.

Вот, например:

Как в старых романах и фильмах потертых,Сидишь на диване с гитаройИ пламенем черным прическиИ тихо поешь про двухстволку,Про чьи-то колени,Про то, что уходят на север в тумане олениИ пьян наш Валерка,А ты хороша до озноба,И я в бесшабашность твоюКак в ладони сугроба…

…

А ты все поешь,Сероглазое, милое чудо.Все верно, я верю,Что солнце почти абрикосаИ нам уходить почему-тоТак трудно, так трудно.Я не замечаю, чтоПальцы мне жжет папироса

…

Еще были такие строки:

Украдет у ночи тьму дробный стук колес.Парус – ветер украдет, снасти – тени звезд.Унесут и нас годаВ небо, в море, в города.Над плечами наших мачт – темная вода,Не летайте, не ломайте крылья,Не стучитесь в теплые ладони.

Если солнце мы в зрачки запрячем,То глаза любимой время не затронет,Годы не затронули, а глаза остыли.И ладони теплые сделались пустыми,Голоса зеленые стали черно-белыми,Время нас не трогает, время дело делает.Не смолите днища и канаты,Паруса на простыни порежьте.Что с того, что простынь жестковата?Ведь земля устойчива, на земле полегче.

…

О чем это? Юношеская лирика. Но как ни странно – пиздец! – конфисковали тираж газеты, где этот стих вышел! Правда, это была многотиражка… Партком собрали, всерьез про идеологическую диверсию говорили. А, пессимизм, к чему призывают людей – не ходить в моря, не летать? Паруса на простыни разорвать?! И это в то время, как партия и проч., и проч.! Как слово наше отзовется? Да хер его знает, как оно отзовется.

У этой истории могло б быть серьезное продолжение, но наш ректор все спустил на тормозах, – тогда как раз недавно было страшное дело по национализму в Львовском университете… Неохота было к себе внимание привлекать в той обстановке, и все замяли.

Поэзия!

Я выскочил как черт из коробочки, но меня вовремя задвинули обратно. А мог бы прославиться, стать героем, но ну его на хер, такой героизм.

Откуда это все взялось? Я же был советский провинциальный мальчик из небогемной семьи, который дрался, фарцевал, прогуливал уроки…

Интерес начался, наверно, в Братске, родители работали там, а я ходил в школу, класс в шестой. Туда в те времена приезжал Евтушенко, читал свои стихи; местные интеллигенты их писали на старинные здоровенные магнитофоны, все слушали, включая моих родителей, я тоже пытался, вникал, – и как-то на меня это действовало! Потом, в десятом классе, мне попался сборник Евтушенко же «Взмах руки». Я прочитал, мне понравилось. Быстро, очень быстро, я перекинулся на Вознесенского. Потом Лорка – полез туда. Я вышел на правильную тропу, прочитал «Доктора Живаго» и того Пастернака, который был опубликован, – я про стихи тут.

У меня странная память, я знаю наизусть тыщи стихов, ну тыщу точно, я любого могу переспорить, давайте читать наизусть хоть Мандельштама, хоть Пастернака, хоть кого! Один начинает, другой продолжает, кто первый выдохнется? Я однажды выспорил у одного серьезного парня «мерс», мы поспорили при свидетелях, и он проиграл, но я его при свидетелях же простил, похлопал по плечу: не нужен мне твой «мерс», свой есть, оставь себе. И он оставил. Это выглядело жалко, но он это проглотил.

Я не заучивал стихи, нет. Просто внимательно и с огромным интересом их читал. Наверное, я, как всякий графоман, пытался разобрать игрушку, чтобы понять, как она действует, чтобы повторить успех. Те стихи, которые меня потрясли, я их читал раз или два и запоминал от начала до конца, навсегда. При том что выучить наизусть я не могу ничего… «Мой дядя самых честных» – это я как раз плохо помню, а что касается личных ин-NTejjecoB – другое дело.

Мне, как всякому графоману, хотелось писать. И я писал. На той же Зейской ГЭС. Вроде про комсомольскую стройку, но там не было слова про комсомол!

Только пантеизм. И чистая лирика.

Вот, пожалуйста:

Застывшее небо набухло дождями,И пахнут ладони озябшей росой.Студеная Зея течет из тумана,Парящий туман, как березовый сон.

ПРИПЕВ:

И за шесть тысяч верстБудет сниться мне створ,Весь в серебряной пенеВ изумлении гор.На щеках усталых трудяги буксираХолодные капли мерцают слюдой.А Зея, как звон, как легенда, красива,И в сопок кольце свист ветров над водой.Испуганно эхо взметнулось к вершинамИ сквозь перекрытия радостный шум.Упрямо пошли к котловану машины,Как раньше ходили солдаты на штурм.

Про Всесоюзную ударную комсомольскую стройку, про всякий там энтузиазм – ни слова. Что и требовалось доказать. Совесть моя чиста. А то, знаете, некоторые великие поэты то Ленина хвалили, то Сталина…

Я еще в школе собрал группу ребят, которые интересовались стихами, мы договаривались и шли куда-нибудь в интернат и там со сцены читали стихи. Потом в институте тоже сбилась компания, мы собирались и читали. Французов, к примеру. В России не очень знают французскую поэзию. А у них есть большие поэты, тот же Аполлинер. Жак

Превер – роскошный поэт. Превер – это очень просто:

В манеже лжиПо кругу бежитКрасная лошадь улыбки твоей.А я неподвижно стою на песке,Хлыст правды печальной сжимая в руке.И нечего мне сказать.Твоя улыбка так же верна,Как правда, что может больно хлестать.

И знаменитейшее его стихотворение «Барбара», которое ты, конечно же, слышал…

Орлуша мне говорит: