Виктория Токарева - Перелом (сборник) Страница 11

Результат: замысел фальшив. Актрисы нет. Я никакая не актриса. Это уже ясно. Главное, чтобы группа ничего не заметила. Главное — делать вид, что все о'кей. И актриса — находка, и замысел — на грани гениальности.

И сам — личность, в единственном экземпляре.

Группа напоминала цыганский табор. Казалось, им нравится такая жизнь: ни кола, ни двора, ни прошлого. Одно настоящее. Жили в Доме колхозника. Инфекция любви, как вирус, висела в воздухе. Все перезаразились. Было похоже, группа играет в прятки: ходят с завязанными глазами, натыкаясь друг на друга. Ищут счастья.

Мне не до любви. Я боюсь попадаться тебе на глаза.

Димка Барышев увидел мою растерянность, попытался утешить. Подошёл и притиснулся своим тугим животом. Я испугалась, что он меня засалит, и оттолкнула, довольно неудачно. Он упал на копчик.

— Ты что? — спросил он, сидя на земле.

— А что? — невинно спросила я и подняла с земли кирпич.

— А сказать нельзя? Сразу драться?

— Можно и сказать, — согласилась я. — Подойдёшь — убью.

— Идиотка, — констатировал Димка.

— А ты кто? — поинтересовалась я.

Он встал и ушёл, очень недовольный. Что-то я в нем задела.

Бедные актрисы. Зависимые люди. Дешёвый товар. Димка считает, что можно взять задёшево, а ещё лучше — даром. И вдруг какая-то Золушка поднимает кирпич. Защищается. Угрожает. Будучи трусом, он начинает меня бояться. Трусость и хамство — близнецы-братья. Два конца одной палки.

Репетировали сцену: отец приводит в дом мачеху по имени Изабелла. Изабелла пьёт чай из маминой чашки. Мама умерла, а чашка осталась. И чужая Изабелла пьёт из неё чай. Золушка прячется и рыдает.

Я никак не могла войти в нужное состояние, стояла с пустыми глазами, деревянная, парализованная стыдом и неумением.

— Можно под носом за волосинку дёрнуть, — предложила гримёрша Валя. — Слезы сразу потекут.

Ты понимал: слезы потекут, но отчаяния не будет. Золушка должна плакать от обиды, а не от боли.

Подошёл Барышев и предложил:

— Давай я буду её обижать, а ты защищать.

Есть такой приём у следователей: делятся на хорошего и плохого. Один оскорбляет, другой заступается. Разминают душу. Как правило, подследственный начинает жалеть себя, плачет и раскалывается.

Ты был против милицейской практики в искусстве. Но что-то надо было делать. День уходил. Ещё один пустой день.

Димка направился ко мне, заготовив в душе хамство. Я наклонилась и подняла пустую трехлитровую банку. Димка остановился. Вернулся на место.

— Да ну её! — сказал Димка. Хотел что-то добавить, но я напряжённо следила за ним с тяжёлой банкой в руке. Лучше не добавлять.

Ты подошёл и заглянул в мои затравленные глаза своими, все понимающими, как у Господа Бога.

— У тебя было в жизни что-то стыдное? Вспомнишь — и стыдно…

Я задумалась.

Валька Шварц? Да нет. Просто противно — и все. Мой первый муж? Однако первые мужья были у всех, даже у Мерилин Монро. Перед Артуром Миллером было много первых и вторых. Ну и что?

Смерть моего отца… Но я была маленькая, семи лет. Нас взяли с сестрой на кладбище. А тётя Соня пукнула. И мы с сестрой стали давиться от смеха. А потом я увидела, что тётя Соня плачет. Я никогда не видела прежде её слез, у неё было такое лицо… Мне стало жалко тётю Соню, и я тоже стала плакать от жалости. Тётя Соня была старая дева, её никогда никто не ласкал. Она жила в доме родственников, шила, варила, боялась съесть лишнего. А потом её разбил инсульт, и родственники сдали её в дом инвалидов. И она там лежала рядом с женщиной-маляром, которая упала с крыши и сломала себе позвоночник. Эта женщина-маляр с утра до вечера ругала бригадира. А тётя Соня радовалась моему приходу и при мне говорила о своём женихе. Когда-то у неё был жених. Ей хотелось говорить при мне о любви. Мы смеялись. В комнате остро пахло мочой. А потом она умерла.

Бессмысленная жизнь. Бессмысленная смерть. Но это не так. Тётя Соня любила меня. А я любила её. Это и был смысл. Но наша любовь ни от чего её не оградила: ни от инсульта, ни от дома инвалидов.

— Мотор! — крикнул ты.

Я плакала с открытым лицом. Плевать на всех.

Мачеха Изабелла была мерзкая. Но и она оказалась в инсульте и покорно моргала, глядя на жизнь вокруг себя, но уже не в силах вмешиваться в эту жизнь. Вот так поморгает и умрёт.

Как коротка жизнь. Как жаль людей. Всех. И плохих, и хороших. И даже этого кабана Димку Барышева.

Я плакала и не могла остановиться. А потом мне показалось, что никого нет вокруг. И я — это уже не я. Моя душа, как при втором рождении, вплыла в другое тело. Вернее, в моё тело вплывает новая душа.

— Стоп! — скомандовал ты.

— Дубля не будет? — спросил Димка.

Ты знал, что такое не дублируется.

Вечером ты сидел на берегу. Трое местных мужиков принесли тебе самогон, и вы пили все вместе. Ты сидел и разглагольствовал, а мужики слушали, раскрыв рты. Ты говорил о том, что людям нужны сказки, потому что люди — это дети всех возрастов.

Я ушла на озеро, подальше от людей. Вода в озере отражала облака. Посреди, на палке, вертикально торчащей из воды, застыла цапля.

Я смотрела на плывущие в воде облака, на изящный контур цапли. Здесь, в селе Хмелевка, происходила химическая реакция, когда брался замысел Вальки, труд целой группы, твоё осмысление, моё лицо — и из всего этого получалась Золушка. Я была задействована в химическую реакцию, как необходимый элемент. Я участвовала в процессе сотворения. Отдавала себя как часть. И получалось новое целое. Получалось, что вся моя жизнь с поиском и предательством не просто так, как дым в трубу. А как поленья в печи. Прогорят, но и согреют.

Жизнь наполнялась смыслом.

Цапля все отражалась в воде, и небо зеленело. И казалось, что эта цапля тоже задействована в химию жизни. Без неё полдень не был бы завершен. Чего-то не хватило бы в этом подлунном, подсолнечном мире.

Приехал Валька Шварц. Требовались изменения в сценарии. Валька должён был переписать диалоги.

И он их переписал. Я просто поражалась: откуда к нему идут слова? Как будто на его макушке стоит специальное улавливающее устройство, невидимая антенна. И ловит из космоса. Быстро, легко, мастерски.

Ему очень шла работа. Он был даже не противный. Со своим шармом.

И длинный нос — на месте. Короткий был бы хуже.

В столовой Валька подошёл и сказал, что хочет со мной поговорить.

— Говори, — разрешила я.

— Не здесь, — ответил Валька.

Видимо, фон деревенской столовой казался ему неподходящим.

— А почему не здесь? Какая разница?

Я не предполагала и даже не догадывалась, что Валька собирается говорить о любви. Какая может быть любовь между мной и Валькой? Выпить — пожалуйста. Можно даже трахнуться при определённых обстоятельствах. Но любить…