Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев Страница 4

2. Прокалывание губы булавками-иглами в голое тело и подвешивание гири в полпуд.

3. Атский кузнец над головой.

4. Волшебный мешок и магический ящик, или вылезание Али Демьяновича через зашивание и завязывание.

5. Заклеивание глаз, ноздрей и губ. А так же запутывание веревкой остальных конечностей.

6. Исчезновение бутылки со стола и продчих съестных предметов.

7. Глотание огня и вытягивание ленты изо рту.

8. Глотание хрустальной рюмки и появление ее снова.

9. Явление и исчезновение монеты из рук.

10. Отрезание носа.

11. Чугунная голова одним мгновением переломит кирпич и другие номера.

Ответственный артист индейского цирка факир

и фокусник черной магии

АЛИ ДЕМЬЯНОВИЧ ПЕТУХОВ-СЕВЕРОДВИНСКИЙ

За всё время существования древнего села Устья-Кубинского, со времён новгородских ушкуйников и до сего, 1907 года, такого публичного развлечения ещё не бывало.

«Индейский факир» Али Демьянович Петухов вполне угодил запросам невзыскательной публики.

Балаганщик с «чугунной головой» был приглашён из Вологды не кем-нибудь, а председателем «общества трезвости» — прославленным пьяницей местным купцом Железковым.

…Пятеро мужиков с Николахой Осокиным во главе продолжали шататься по селу до солнечного заката. Они выкрикивали частушки, толкали прохожих, падали, снова поднимались и снова орали в пять глоток на всё село. Полицейские, видя среди них Осокина, благоразумно сворачивали в переулки.

И гулять бы им, гулять, ничего бы особенного не произошло, если бы не подвёл их и себя Иван Чеботарёв. Он забылся и при народе спел невпопад частушку:

Бога нет, царя не надо,

Губернатора убьём,

Платить подати не станем,

Во солдаты не пойдём.

И тогда раздались с разных сторон свистки. Коршуньём налетела стая сотских и десятских. Откуда-то взялся становой с револьвером в руке:

— Ни с места! Кто пел?! Который?..

Тут откуда-то со стороны появляется сельский староста Прянишников и услужливо показывает:

— Вот эти два, я их знаю — Ванька Чеботарёв да вот этот беспоясный, с рубанком — Звездаков подхватил последние слова…

— Прочь с дороги! — рычит Осокин.

Он сшибает с ног двух десятских и зигзагами бежит вдоль улицы. Кто-то свистит, трое бросаются за ним вдогонку, но догнать Осокина так и не удаётся.

Ивану скручивают и вяжут руки. Звездаков, размахивая направо и налево рубанком, никого не подпускает к себе близко. Чеботарёва двое полицейских тащат в кутузку, Турка и Калабин решают беспрекословно сдаться; десятские берут их под руки. Недолго упорствует и Звездаков; он швыряет рубанок в чей-то огород, рвёт на себе крепкую кумачовую рубаху и с досады и злости орёт на весь базар:

— Берите, сволочи! Да не попадайтесь на узкой дорожке…

Его намереваются связать, как и Чеботарёва, но чувство собственного достоинства пробуждается в сознании пьяного плотника.

— Не смей вязать! — кричит он, отпинываясь от подскочившего к нему сзади стражника. — Свяжете — на руках понесёте, либо, как бревно, по земле потащите; не свяжете — сам дойду. Я вам не Ванька Чеботарёв, он мне не указ…

Кроме Осокина, всех четверых привели в вонючую и тёмную кутузку. Там при закрытых дверях наделили их подзатыльниками и забили в угол, на клоповые нары, впредь до вытрезвления. Утром Турку и Калабина допросили как свидетелей и вытолкнули на улицу. Звездакова, избитого, с кровоподтёками и ломотой во всех суставах, вывезли на дрогах за околицу села и бросили на межу в поле высокой ржи.

Через день нашли его мёртвым. Где нашли — тут и зарыли, в стороне от кладбища, как, по обычаю, зарывают самоубийц, без молитвы и даже без гроба. Было так сделано по распоряжению пристава. На могилу Звездакова кто-то взвалил тяжёлый серый камень, не как памятник, а как приметину…

Ивана Чеботарёва урядник Доброштанов в ту ночь не тревожил. Утром он приказал стражнику разбудить арестованного и представить в правление для обстоятельного допроса…

…Взлохмаченный, с синяками на лбу, с наполовину выдранной бородёнкой, стоит Иван перед урядником. Он часто моргает мутными глазами и едва ворочает избитой головой.

Холеный, гладкий урядник барабанит пальцами по столу. Над урядником внаклон висит портрет царя. Ивану кажется, что царь таращит на него остекляневшие глаза, и будто видят эти глаза насквозь его, Ивана, незамысловатую душу.

— Так, так, — кряхтя, произносит Доброштанов, — хорош гусь! Ну-с, мерзавец, рассказывай, кто научил тебя петь против бога и государя? Кто?

— Ничего не помню, ваше благородие, ровно ничего, пьянёшенек был, — оправдывается Иван. — Помню, меня крепко вязали, помню, как били изрядно, а за что — убей меня бог, не знаю.

— Прикидывайся, прикидывайся, умён! Ты понимаешь, чем это пахнет? Понима-а-ешь?!

Урядник держит в левой руке серую папку с двуглавым орлом и вычурной надписью: «Законы и распоряжения», в правой — ручка с пером. Папку поворачивает лицевой стороной к столешнице: дескать, не всё ты должен видеть и знать.

— Не помнишь?.. Так ничего и не помнишь?

— Ничегошеньки, ваше благородие.

— Гм… А вот такую песенку слыхал? — Урядник заглядывает в протокол свидетельских показаний конопатчика Калабина и напоминает Ивану пропетую им частушку.

— Слыхать — слыхал, многие поют.

— Кто это «многие»?

— Да разве упомнишь, — смиренно отвечает Чеботарёв, крестя зевающий рот.

— Нет, ты припомни: откуда это исходит?

— Ваше благородие, отступитесь от меня. У меня сын Терёшка трёх годов, баба молодая, да стану ли я со злого умысла петь про царя такое… Господи!..

Видя, что дело не обещает большой выгоды, урядник вызывает стражника, приказывает ему отвести Ивана обратно в кутузку и всыпать ему ещё «горячих» — двадцать пять розог.

— Да пусть поваляется с недельку на казённых харчах, а потом выпустим, — напутствует урядник.

Иван, слыша это, говорит умоляюще:

— За мной Марья или брат Михайла могут сегодня приехать. Отпустите, господин урядник, Христом богом прошу, ваше благородие…

— Больше петь не будешь?

— Какой я певец, ваше благородие! Нет уж, благодарю покорно…

— То-то! Вот как учить вас, дураков надо! А недельку для пользы дела клопов покорми!..

Так и не видел Иван ярмарки…

…Сбежав от облавы сотских и десятских, Осокин скоро протрезвился и до рассвета «промышлял» по ларькам. До открытия торговли он успел украсть мешок орехов, ящик мыла и укатил в укромное место бочонок ворвани. Весь товар по сходной цене сбыл тому же трактирщику Смолкину. Затем, при деньгах и с двумя бутылками водки, он решил уединиться за село, на берег реки.

…Полноводная, гладкая Кубина серебрится от солнечных лучей. Осокин присаживается на кряж, выброшенный приплёском, и любуется на широкое плёсо устья, слившегося с Кубенским озером.

Напротив, на высоком левом берегу, раскинулось село Чирково с церковью на