Павлик - Юрий Маркович Нагибин Страница 11

где большие, крепкостенные дома, укутанные против холода в дерновые шубы, гордо возносились на своих высоких, в этаж, фундаментах. От домов веяло прочной, слаженной и упорной жизнью, способной противостоять любой напасти. При виде этих надежных красивых домов, могучих, таящих вечную мглу лесов, неохватных полей, закованных в ледяную броню рек в душе Павлика ширилось и крепло чувство Родины. Эта земля со всем, что на ней есть, принадлежала ему, а он принадлежал этой земле.

На привалах они заходили в первую попавшуюся избу, и тут же, словно их давно ждали, на столе появлялся яростно кипящий самовар, серебристый от жира суп в чугунке, свиное сало, квашеная капуста, огурцы. От плотного духа сушеных трав, солений и мочений чуть пощипывало в горле. Бесшумно и быстро мерили избу сильные, обутые в бахилы ноги приветливых и неречистых хозяек. И чудесно попахивала буханка домашней выпечки хлеба, разрезанная с прислоном к груди.

И снова дорога, снова леса, поля, реки, и все синей и прозрачней становится воздух, все крепче заворачивает мороз, выстуживает машину, забирается под шинель и, как клещами, схватывает пальцы ног. Вначале Павлика даже радовало это неопасное замерзание. Тем желаннее становился очередной временный приют, тем с большей приятностью думалось о теплой печи, о горячем чае на привале. Но потом ему стало не по себе: больно круто взялся мороз за его ноги. Павлик вытащил стопы из узких головок, в просторе голенищ он мог шевелить пальцами, мог даже растереть их руками. Но скоро и это перестало помогать. Тогда он достал из рюкзака тонкое шерстяное одеяло и укутал ноги. Несколько минут держалось обманчивое тепло, затем мороз без труда проник сквозь эту жалкую преграду. У Павлика намертво онемели мизинцы, потом и остальные пальцы. Он вертел ими, скребся о сапог, чтоб только не утратить вовсе ощущение ног…

Нечичко, тихо дремавший в своем теплом барашковом полушубке и подшитых валенках, верно, услышал его возню.

— Замерзли? — спросил он, показав твердую красную скулу.

— Нет, что вы!

Нечичко снова уткнулся носом в воротник, а Павлик с тоской уставился в окно, за которым расстилались бескрайние, щемяще студеные поля. Он знал, что до Боровичей привала не будет, и тщетно отыскивал взглядом хоть какой-нибудь признак приближающегося города. Но за окошком бежали все те же сугробы, телеграфные столбы, крутился синий ободок леса по горизонту и все уплывала назад и никак не могла уплыть лепящаяся по косогору деревенька. Павлик закрыл глаза, надеясь в дреме перемочь мозжащую боль в ногах, и действительно на какое-то время впал в забытье. Очнулся от громкого крика Нечичко:

— Ах мать твою, а еще танкист!..

Он увидел, что Нечичко даже не вышел, а выбросился из машины и куда-то побежал. Павлик распахнул дверцу и сразу понял, что произошло. Колонна только что переехала по льду широкий ручей, все машины благополучно достигли берега, кроме одной, голубой, забуксовавшей посреди ручья. Возле нее с угнетенным видом расхаживал скуластый политрук, носивший черные бархатистые петлицы танкиста и темно-серую, в лиловость, шинель. Рядом безучастно стоял на гнутых своих ногах Енютин и, посверкивая золотым зубом, курил самокрутку. Другие политруки и шоферы повысовывались из машин, иные даже вышли, но никто не торопился помочь потерпевшим, видимо полагая, что те справятся сами. Зычный голос Нечичко мигом напомнил им о святом законе дороги. Даже Енютин нехотя подошел к голубой машине и приложил руку к стойке дверцы.

Нечичко снова что-то закричал, люди со всех сторон привалились к машине, шофер дал газ, «эмку» повело в сторону, и мотор, застонав, смолк.

Павлик откинул одеяло и с трудом вылез наружу. Он почти не слышал своих ног. Шатким, неуверенным шагом спустился он к ручью и удивился, что ручей под тонкой коркой льда был живым, хотя струился по ледяному ложу. Ручей был как бы многослойным: лед, вода, лед. Застрявшая машина искромсала верхнюю ледовую пленку, ее колеса купались в воде, без толку проворачивались на зеркально гладкой поверхности подводного льда. Нечичко, отдававший распоряжения политруку с петлицами танкиста, приметил Павлика и бросил ему мимоходом:

— Ступайте назад, небось и так ног не чуете!

— Да нет, что вы! — улыбнулся Павлик. — Я в полном порядке…

Политрук-танкист притащил длинный шест, еще кто-то круглый чурбачок, теперь надо было подвести вагу под задний мост машины. Несколько человек, Павлик в их числе, навалились на свободный конец рычага — и враз посыпались на лед: чурбачок выскользнул из-под ваги. Новая попытка, новая неудача. Нечичко орал так, что больно становилось ушам. «На машину, чтобы она сдвинулась с места, надо, несомненно, кричать куда громче, чем на лошадь», — подумал Павлик. Он нарочно старался увидеть происходящее в комическом свете, уж очень худо было у него с ногами.

После того как завагить машину не удалось, решили приподнять задний мост и стащить ее на цельный лед. Снова крики, ругань, отчаянное, задышливое: «Р-раз — два, взялись!» — снова неудача.

— А ну-ка, еще разок! — послышался вдруг спокойный на этот раз, деловитый голос Нечичко.

Похоже было, что смутный страх перед дорогой, терзавший старшего батальонного комиссара с самой Москвы, в виду реальной опасности наконец-то оставил его. И Павлика охватила уверенность, что сейчас непременно получится. И верно, задний мост, словно полегчав, поддался людям, колеса стали на крепь, и шофер без труда вывел машину на бугор. Только Павлик черпнул воды сапогом, он заметил это по неожиданному теплу, оживившему его правую ногу и пропавшему раньше, чем он добрался до машины.

Боровичи открылись на закате золотыми, горящими куполами собора, румяными отсветами солнечного огня в окнах, розовыми снежными крышами присадистых домов — красивый, старый город, прочно оседлавший господствующую над местностью высоту. Но Павлик не почувствовал облегчения. Боровичи опоздали, что-то нехорошее уже случилось с ним. Он равнодушно глядел на пробегающие мимо здания с железными вывесками, равнодушно отметил про себя их дореволюционную, купеческую тяжесть, основательность, равнодушно выслушал нечичковское «Марш по квартирам!», когда машина остановилась у какого-то дома. Привычным, безотчетным движением прихватив рюкзак, Павлик толкнул дверцу, вылез из машины, хотел шагнуть и упал боком на мостовую.

Все последующее Павлик воспринимал будто сквозь сон, слышал и не слышал заливистую брань Нечичко, чувствовал и не чувствовал, как старший батальонный комиссар с помощью шофера волок его в дом, видел и не видел сквозь прищуренные веки полутемную комнату с русской печью, божницу, озаренную огоньком лампады, белую пышную постель, на которую его уложили. Очнулся он от нестерпимой боли в ногах, тысячи острых иголок кололи его пятки, ступни, пальцы. Засучив рукава, Нечичко растирал ему стопы снегом, захватывая его