7 октября - Александр Викторович Иличевский Страница 5

нем возможна только вблизи кондиционера, который на Ближнем Востоке стал заменой семейного очага для бедняков. Но человек не блоха – ко всему привыкнет. Вот и Иван обучился летать на велосипеде по Тель-Авиву во влажных сумерках, выход из-под кондиционера в каковые, скажем на балкон покурить, равносилен был падению зассанного щенками матраса на голову: Шерлок в Рамат-Гане не пропустил ни одного бетонного угла – не миновали эти углы и другие собаки, обитавшие в городе чуть не в каждой квартире. Глухов научился терпеть во время пробежки по парку Яркон к морю и покрываться литрами пота. Еще и хозяин квартиры оказался незабываем, его звали Илан. Этот человек из Марокко регулярно повышал цену за съем и выкручивал Ивану руки, когда тот съезжал. Илан заставил его сделать ремонт, взял за каждую перегоревшую лампочку по сто шекелей и остался в памяти Глухова мучителем, ответственным за формулировку: «Лендлорд в Израиле страшнее, чем жизнь». В остальном квартира и житье в ней были прекрасны: соседство виллы английского посла придавало шарм местности, а когда Глухов выгуливал в ночи Шерлока, то, проходя у посольской калитки мимо подсвеченного герба Великобритании размером с щит Ахилла, невольно расправлял плечи – если бы он не был тем, кем являлся, то непременно был бы англичанином, потому что, будучи англичанином, легко быть немного сумасшедшим.

Конечно, Глухов скучал по Москве, вспоминал Пресню – баснословный все-таки район: когда-то бывшие мещанские огороды, зады Белорусского – выхода в Европу, главного военного вокзала страны, места стоянки цыганских таборов, места первого столичного зверинца, злачных притонов и водяных мельниц, красильных производств и портомоен, места баррикад и адреса «Облака в штанах» – Иван прожил в этой местности пятнадцать лет, и чего там только с ним не приключалось.

Жил он в Столярном переулке. Его пес, нынче завсегдатай Иудейской пустыни и Голанских высот, на Пресне обрел свой щенячий дом. Первой дрессуре его и Ивана обучил сосед по этажу Серега, купивший однокомнатную квартиру в столице, прибыв из лесов Белоруссии. Заработал он на нее поставками меда и картошки.

Мать Сереги – мужеподобная, коротко стриженная, вечно в джинсах – была сильно пьющей. Имелся у нее друг, с которым они частенько прикладывались к бутылке в конце дня, после работы на Ваганьковском рынке. Коренастый усатый мужик, имени которого за годы Ивану не суждено было узнать, он ладил с Серегой, но смертельно ругался с его матерью. Орали они на весь подъезд, однако до мордобоя не доходило.

Заядлый рыбак и охотник, Серега внушал уважение своими уловами, с которыми возвращался с подмосковных водохранилищ, и знанием собачьей жизни. Шерлока он любил как своего, всегда готов был приласкать и научить полезному.

Однажды Глухов заметил, как мать Сереги – Марья – вдруг переменилась. Она протрезвела и ходила теперь какой-то посветлевшей. Марья словно бы вспомнила, что женщина: стала носить платье, причесываться. Нелепые голубенькие сухоцветы появлялись то в ее коротких волосах, то приколотыми на платье. И все казалось, когда Иван здоровался с ней, что она хочет что-то сказать. Она кротко улыбалась про себя.

Как вдруг Серега поделился: «Мать ходила по врачам. Сказали, жить ей – месяц-другой».

Иван не поверил. Эта рослая грубая, крикливая женщина, казалось, не способна была умереть.

Порой Глухов задумывался, что же она ему сказала бы, если б смогла? Что умирает? Что смерть облагораживает при своем приближении?

Марья умерла, друг ее куда-то делся, и Серега стал жить один.

Перед отъездом Глухова он купил щенка русского спаниеля и назвал его Макаром. Шерлок теперь иногда гуляет по пустыне, Макар носится по лесам и Пресне.

А Иван все чаще задумывается о том, что звезды понятнее, чем самые простые сухоцветы жизни.

Вот он и добрался: спустился по змеистой дороге в долину Эйн-Карема и въехал на территорию госпиталя. Машину (Jeep Patriot, 2009, серебристый металлик) Глухов ставил на «банане» – так называлась вытянутая вдоль косогора площадка – стоянка для сотрудников и студентов, которая находилась горным ярусом ниже основного комплекса зданий университетского госпиталя. Преодолев крутой подъем, он показал охраннику рабочую карточку, отметил время прибытия и спустился в бункерный – минус четвертый – этаж под землю, где были установлены медицинские ускорители для облучения онкологических больных. Пройдя мимо лифтов и «аквариума» регистратуры, Глухов свернул в длинный коридор, ведущий к самому новому (из трех) ускорителю, и увидел, что ему навстречу бредет мощная фигура в серой майке и джинсах, сильно намекающих на то, что их владелец недавно вставал на колени перед своим автомобилем: менял пробитое колесо. Сделав еще несколько шагов, Иван поднял приветственно руку и тут же опустил: начальник его отдела, а это был он – Джош Фердман, – не любил ни здороваться, ни прощаться и каждый раз отовсюду уходил по-английски, без послесловий. Это ему шло, как и то, что родители произвели его на свет в Лондоне, где он прожил до пяти лет. Иван иногда про себя называл Джоша «наша маленькая Англия» и тоже с ним не прощался, но порой здоровался, как сейчас. Характер главного физика госпиталя «Хадасса» четко укладывался в формулировку Глухова: англичане либо совершенно, даже в квадрате, нормальные, либо отчаянно сумасшедшие. Третьего не дано, третьим был, наверное, сам Глухов, а вот Джош был, конечно, сумасбродом. Одной из его выходок значилась поездка с семьей по Шотландии в доме на колесах. Туман, дождь, узкие горные дороги, непривычное левостороннее движение, холодрыга и плохо переключаемая коробка передач не были преградой для Джоша Фердмана, но стали ею для его жены и четырех детей, среди которых один был тогда грудничком, так что пришлось повернуть обратно. Ненормированный рабочий день придавал главному физику «Хадассы» летучей непредсказуемости: Джош появлялся на работе подобно коршуну над цыплятами, но иногда и зависал у себя в офисе внеурочно, в том числе среди ночи, особенно если в реестре скапливались сложные лечения, которые он не хотел, да и не мог выпустить из-под своего контроля. Любимой поговоркой Джоша было: «Жизнь не бывает лишней», а предложение своей жене он сделал у берегов Синая, где они, студенты Университета имени Бен-Гуриона в Беэр-Шеве, учились нырять с аквалангом: Джош развернул под водой пластиковый плакат, который притащил откуда-то с глубины, где запрятал под камнями накануне, – Will You Mary Me, Inbal? И вот тут надо два слова сказать об Инбаль, его жене: она выросла в магрибских трущобах Бейт-Шеана (именно там на античных раскопках снимали рок-оперу Jesus Christ Superstar, там до сих пор стоит на обрыве сухое дерево, на котором в фильме повесился Иуда), выучилась физике в университете пустыни Негев, где и познакомилась с суженым. В день свадьбы по марокканскому обычаю, чтобы жизнь была тучной,