Правило 24 секунд - Юля Артеева Страница 24

Говорю:

– Не умирай, Рыжик. Иначе с кем Егор сегодня на игру пойдет?

– С тобой? – спрашивает она, едва переводя дыхание. – Замена игрока или как у вас там говорят.

Хмыкаю и устремляюсь вперед. Болтать нам некогда, я вижу, что Гордеевой реально тяжело. Поэтому, когда мы с ней заканчиваем бег, весь остальной класс еще в процессе.

Запыхавшись, останавливаюсь около Лианы и показываю Маше, чтобы подошла.

Говорю:

– Готово. Не против?

– Нормативы тоже вместе сдавать будете? – интересуется физручка.

– Разумеется. А можно?

– Нельзя! – рявкает она. – Сели!

– Поздравляю, – бурчит Маша, пока идем к скамейкам, – теперь ты тоже в немилости.

– Надо было молчать?

– Да, тогда хотя бы у одного из нас не было бы проблем с физрой.

Я смеюсь:

– Лисий хвост, поверь, даже если она захочет меня завалить, ничего не выйдет.

– Завалить – в плане зачетов? – фыркает Маша.

– А она у вас что… – допираю слишком медленно, – серье-е-е-езно?!

Гордеева смеется, заваливаясь мне на плечо. Вторю ей, хоть меня и кроет от этого прикосновения.

Замечаю, как физручка оборачивается и кидает на нас неодобрительный взгляд. Выставляет указательный палец.

Мы с Машей послушно замолкаем. Хоть я и готов послать эту, с позволения сказать, учительницу, и уйти с урока. Но Маша сидит рядом со мной, и я прерывать этот контакт не готов. Приятно.

– После уроков позанимаемся? – спрашиваю.

Она отстраняется и смотрит внимательно:

– В смысле?

– Маш, в каком смысле это может быть? Тренировка после уроков.

Глядя на то, как Гордеева закусывает нижнюю губу, через силу заставляю себя говорить:

– Ты… дала мне карт-бланш. Сегодня после уроков в маленьком зале.

– А игра?

– Успеем, – заявляю чрезмерно уверенно.

Хотя сам понимаю, что никакой нормальной тренировки не выйдет, если мы хотим успеть на игру к «Черной базе». Просто не хочу отпускать ее к кому-то другому. Тем более к парню, который, очевидно, полнейший ублюдок.

Адская Лиана уже смотрит на нас неодобрительно, и Маша замолкает.

– Ты все сдашь, – шепчу ей.

– Не ври.

– Я тебе никогда врать не буду, Рыжик.

Гордеева с улыбкой качает головой. Очевидно, не верит. И скользит взглядом по лавочке в противоположную сторону, туда, где сидит Фокин.

Винить ее в этом сложно, ведь я свое обещание нарушаю сразу же, примерно через час. Потому что на следующем уроке, когда Маша, обернувшись ко мне со своей парты, спрашивает:

– Ты чего так долго? Волосы укладывал?

Я хмыкаю и сообщаю:

– Хотел тебе понравиться.

Но не говорю о том, что долбанных десять минут кружил по раздевалке, не в силах выйти. Пока меня грызла черная тревога, я снова и снова щелкал выключателем и трогал дверную ручку, по-разному пробуя расположить руку. Каждый раз ощущение было неверным. Почти поверил в то, что навсегда останусь там, в душной комнате, когда наконец почувствовал, что меня отпустило.

Поэтому все оставшиеся уроки я веду себя как полный придурок. Ввязываюсь в споры с учителями, отпускаю идиотские шутки. В общем, делаю все, чтобы Гордеева не заметила, как я потерян и унижен своей собственной головой.

Глава 20

Маша

В лифте я критически оглядываю Гордея. Рукав распахнутой куртки надежно скрывает забитую татуировками руку, но один рисунок все же предательски выглядывает из выреза белой майки. Хватаюсь за ворот его рубашки, но, случайно коснувшись кожи Наумова, поспешно отдергиваю руку.

Бормочу:

– Застегни рубашку.

– Зачем?

– Татуировку видно.

– Боишься, что вас со мной не отпустят? – ухмыляется он.

Я отступаю на шаг назад, прислонившись к стенке лифта. Произношу язвительно:

– Да, боюсь, что вместо баскетбола придется вести тебя в церковь.

– Думаешь, святая вода отмоет мои татухи? Или мою грешную душу?

Гордей шагает ко мне, и я упираюсь взглядом как раз в разрисованную кожу над майкой. Что это вообще такое? Мечи? Крылья? Замечаю и темные волоски. И это смущает меня сильнее всего. Приоткрыв рот, пытаюсь вдохнуть.

Я видела Славу без майки. Конечно, видела. У него гладкая светлая кожа и никаких волос на груди. Зачем я сравниваю их таким образом?

Боже, лицо горит, а я молчу уже вечность, наверное. Мы разве еще не приехали?

Поднимаю голову и смотрю Наумову в глаза. Между нами не искры, а электрические разряды. Может быть, это что-то животное? То, что нужно переломить усилием воли? К чему тогда были годы эволюции?

– В моей конфессии другого рода причастие. Показать? – говорит Гордей тихо.

Он поднимает руку и убирает волосы мне за ухо, едва касаясь кончиками пальцев кожи. Но этого достаточно, чтобы эти непонятные электрические импульсы исполосовали мою грудную клетку.

Против воли падаю взглядом к его губам. И тут же испуганно возвращаюсь к глазам. Только бы не расценил как намек!

– Я не буду обсуждать с тобой вопросы религии, – шепчу едва слышно.

А когда двери лифта открываются, выскакиваю оттуда так, как будто у меня и правда лисий хвост, при том объятый пламенем.

Пока я роюсь в рюкзаке в поиске ключей, боковым зрением отмечаю, что Наумов застегивает рубашку под горло.

Он спрашивает:

– А у вас разве с телефона нельзя открыть эту дверь?

– Можно, – выдавливаю, продолжая бестолковую возню в погоне за ключами.

– А что тогда? Боишься по кнопкам не попасть?

Вспыхнув, я выдергиваю руку из рюкзака и наставляю на Наумова указательный палец:

– Знаешь что!..

Рука действительно подрагивает, и оценив эту дрожь внимательным взглядом, Гордей широко улыбается.

Говорит:

– Давай телефон.

Я почему-то послушно достаю смартфон из кармана и протягиваю ему. Он ведет пальцем по экрану, поворачивает его к моему лицу, чтобы снять блокировку.

Я подсказываю:

– Приложение называется «домофон».

Наумов кивает, увлеченно бегает пальцами по экрану, но дверь остается закрытой. А у него в джинсах вдруг начинает звонить телефон. Замолкает через несколько секунд, и механический женский голос домофона наконец оповещает: «Дверь открыта».

– Ты что, позвонил себе с моего телефона? – спрашиваю с подозрением.

– Ага.

– Наумов, – начинаю ворчливо, но тут же смеюсь, открыв список исходящих вызовов.

Он не просто набрал свой номер, он сохранил контакт, записав его «Гордей Гордеевой».

Шлепаю его по плечу ладонью в очередной раз. Поздно понимаю, что жест скорее игривый, чем возмущенный.

– Нравится? – спрашивает он с улыбкой.

Я не отвечаю. Потому что, конечно, мне нравится. И я чувствую себя за это чудовищно виноватой.

Молча поворачиваюсь и иду к входной двери. Немного волнуюсь, как родители воспримут Наумова. Даже не представляю, какой скандал может закатить Егор, если его не пустят на игру.

Нам