Непостоянные величины - Булат Альфредович Ханов Страница 21

– Он взял с собой жену и дочь и купил билеты на пароход «Атлантида»… – Марсель почесал лоб и обреченно замолк.

– Рекламная пауза? – поинтересовался Роман.

Аюпов, придавленный смехом, неловко улыбался. Марат Тулпарович, подавшись вперед, наблюдал с последней парты за развитием ситуации.

– Я бы на твоем месте, Марсель, так не расстраивался. Едва ли кто перескажет текст лучше, чем ты. Даже учитель.

11 «А» затих, гадая, шутка это или нет.

– В действительности, в пересказе «Господин из Сан-Франциско» превращается в невразумительную и скучную историю. Богатый американец отправляется в кругосветку, как давно мечтал. Погода обманывает ожидания, маршрут корректируется. Запланированная радость отменяется, американца преследует немотивированная тревога. А затем он, вопреки логике, умирает. Вот вам и фабула. Однако настоящий смысл рассказа гораздо богаче внешнего плана. И в этом заключается третье достоинство прозы Бунина.

На доске появилась запись «Искусство выражения мысли». Роман так и не сумел дать толковое название третьему пункту и внутри нещадно критиковал себя за это. Что за искусство выражения мысли? Что за очередная высоколобая глупость? В стиле дзен-буддизма: понимай, как хочешь, и притворяйся, будто скромно черпаешь ложкой мудрость из бездны. Бездны на всех хватит.

– С младших классов вы пересказывали тексты. Было такое?

– Постоянно!

– И в выпускной год прийти к выводу, что лучшие произведения пересказу не поддаются. Самое ценное, самое значительное спрятано между строк. Мастеровитый автор – это тот, кто способен ясно и емко доносить свои мысли, не высказывая их напрямую…

Ученики с широко раскрытыми глазами впитывали прописные истины. Роман не находил в их глазах понимания, но видел желание понять.

– …согласно внешнему плану, – продолжал он, – смерть господина из Сан-Франциско абсурдна. Согласно внутренней логике рассказа, гибель закономерна. Бунин отмечает, что главный герой стремится распланировать всю жизнь. Вплоть до последнего часа, эпизод за эпизодом. Он привык побеждать и доверять негласным законам цивилизации. Такой жестокой и лицемерной, чудовищной и все же предсказуемой цивилизации. У господина из Сан-Франциско есть право считать, что он поступает красиво и вызывает восхищение окружающих. По Бунину, есть вещи мощнее несправедливой цивилизации. У них нет имени, их невозможно описать, ими нельзя пренебрегать…

Роман почувствовал, что ветер уносит его в выжженную степь досужих домыслов и бесприютной абстракции, и поспешил в пыльный и душный кабинет, в пространство вялотекущего времени. Как там наставляла Лилия Ринатовна? Чаще задавайте вопросы и управляйте дискуссией.

Где-то на интуиции, где-то на скудном опыте, но Роман управился. Обсудили и столкновение цивилизации со стихией на различных уровнях текста, и социальный подтекст, и образ корабля. Коснулись даже сцены с шейной запонкой, с которой господин из Сан-Франциско мучился незадолго до смерти. Кимранова без подсказок верно определила ее функцию.

– …до предела ослабел, а все равно не нарушил распорядка, не пропустил обеда, – закончила ответ ученица.

Роман не обделил вниманием и наиболее молчаливых, подключая к беседе каждого. Невнятные ответы выдавали не читавших рассказа, однако Роман никого не обличал. Не сегодня.

– Гонг, – сказал он, когда прозвенел звонок.

Когда 11 «А» покинул кабинет и Роман остался с директором наедине, Марат Тулпарович пожал учителю руку.

– Работа идет, хорошо, – сказал директор. – Ученики не ленятся, к занятиям готовятся. Книги надо читать, книги надо любить, и вы эту мысль продвигаете. Несмотря на некоторые методические недочеты, диалог с классом налажен. Так держать!

Не конкретизируя, какие именно методические недочеты он обнаружил, Марат Тулпарович удалился по своим начальственным делам. На его месте Роман бы точно затребовал план-конспект урока и пожурил бы молодого специалиста за чрезмерную иронию и прочие вольности. Не осуществлял, мол, патриотическое воспитание и компетентностный подход к образовательному процессу.

Новость о директорском визите мгновенно разлетелась по четвертому этажу. Лилия Ринатовна, уточнив подробности, поздравила с пройденным испытанием и справилась относительно больного горла. Математик Галина Леонидовна, занимавшая соседний кабинет, вспомнила, как Марат Тулпарович без предупреждения явился к ней в минувшем году.

– Открываю дверь, а он уже там сидит, как инспектор, – сказала она.

Окрыленный Роман без запинки провел два русских языка – в 6 «А» и 8 «Б». Шестиклашки с увлечением разбирали на морфемы непростые слова «передвигать» и «затененности», восьмой класс упорствовал в разборе простого предложения. Работа спорилась, усердствовали даже Ашер Эткинд и Егор Мурашов. Видимо, и ему досталось от матери на орехи.

Перед заключительным уроком Роман пребывал в благодушном расположении духа. Молодому учителю было о чем предметно поговорить хоть с Макаренко, хоть с Ушинским, что им посоветовать. Министерству образования Республики Татарстан, или кто там главный, стоило задуматься о внеочередном присвоении высшей категории: Роман заслужил. Калужские дети не ленились, к занятиям готовились.

Не менее благодушное расположение духа отличало, судя по всему, и 8 «А». У половины на партах отсутствовали учебники; отпетый хулиган Хидиятуллин в полный голос рассказывал умеренно неприличные анекдоты; шкафоподобный толстяк Гаранкин, подперев кулаком подбородок, мечтательно созерцал заоконный пейзаж, точно позировал для фотографа.

При звонке все неохотно поднялись с мест, кроме Хидиятуллина. Это он на первом занятии хвастался, что у класса сменилось четыре учителя истории. Роман приблизился к Хидиятуллину.

– Привет, Ранель. Поздороваться не желаешь?

Лицо Хидиятуллина расплылось в улыбке блаженного балбеса.

– Здрасте.

– Где твой учебник? Тетрадь с ручкой? Почему не встаешь, когда звенит звонок?

– Устал.

Ранель словно прилип к стулу. Улыбка его делалась все дурашливее.

Осознав, что над ним издеваются, Роман закричал:

– Быстро поднялся и вытащил на стол учебник с тетрадью!

– Ого, как орет, – сказал Хидиятуллин, обращаясь к приятелю Аксенову, с усмешкой наблюдавшему за сценой.

Роман рывком схватил портфель Ранеля и широкими шагами двинулся в коридор. Шпаненок увязался за учителем.

– Отдай сюда! Отдай, я сказал!

Очутившись за дверью, Роман швырнул портфель на подоконник.

– На мои уроки ты больше не ходишь, ясно?

– И не буду, – пробурчал Хидиятуллин, просовывая руки через лямки. – Я пацанов позову.

– Ты мне угрожать собрался? – Роман впал в ярость. – Прибор не вырос мне угрожать! Молоко на губах вытри!

Он следовал за шпаненком, который направлялся в конец коридора, к лестнице, постоянно оборачиваясь.

– Я пацанов позову, – огрызнулся Хидиятуллин через плечо.

– У тебя язык отвалится от извинений! – кричал Роман на весь коридор.

По окончании урока Энже Ахатовна заверила обескураженного учителя, что проведет воспитательную беседу с классом, и рекомендовала писать докладную на Ранеля.

– Пишите на имя директора, он в курсе происшествия. Надо же, а мы хотели снимать Хидиятуллина с внутреннего учета.

Сочувственно кивая, Марат Тулпарович выслушал Романа. На просьбу освободить Ранеля от русского и литературы до конца года директор ответил отказом, вместо этого пообещав назавтра утром поговорить с Хидиятуллиным и