Волчье счастье - Паоло Коньетти Страница 2

негромкую музыку, оставляла на барной стойке бутылку граппы, и рабочие, занятые на трассе, заходили поболтать, отдохнуть от дневных забот — они приводили в порядок лыжню, убирали бугры и ямы, гнали наверх искусственный снег, рассыпанный у подножия, дробили смерзшиеся комья, долгими часами сновали вверх-вниз по накрытым темнотой склонам. Сильвия жила в комнате над кухней, около одиннадцати вечера она спустилась в бар. Волосы укутаны полотенцем. Подвинув стул ближе к обогревателю, она устроилась с книгой в руках. А ведь она только что вышла из душа, подумал Фаусто.

Он разговаривал с рабочим лыжной трассы, которого звали Санторсо — это имя наводило на мысли о святом и о граппе одновременно[2]. Санторсо рассказывал про охоту на диких кур и про снег в горах. В этом году снег выпал поздно, а ведь он защищает от мороза норы, берлоги и гнезда, зима без снега губительна для куропаток и тетеревов. Фаусто было интересно слушать его, Санторсо делился с ним тем, о чем он понятия не имел. Краем глаза Фаусто наблюдал за Сильвией. Она сняла с головы полотенце и, склонившись над обогревателем, стала расчесывать пальцами волосы. Черные, длинные, блестящие, как у азиаток. В плавных движениях ее рук было что-то доверчивое. Почувствовав взгляд Фаусто, девушка подняла глаза от книги и улыбнулась, перебирая пальцами пряди. Граппа обожгла Фаусто горло, словно мальчишке, который впервые пробовал спиртное. Вскоре спасатели ушли обратно на трассу, Бабетта попрощалась с Фаусто и Сильвией, напомнив, что с утра нужно поставить в духовку бриоши, взяла пакеты с мусором и пошла домой. Она была рада оставить этим двоим ключи, ликеры и музыку, пусть теплые разговоры согревают ресторан даже после ее ухода, привнося сюда дух Парижской коммуны и норвежских льдов.

2. Любовь

В тот вечер Сильвия позвала его к себе в комнату — может быть, она приехала в горы зимой как раз ради Фаусто. Комната не отапливалась, только с кухни туда поднимался теплый воздух, и прелюдия вышла скомканной — разделись они чересчур поспешно, и все же Фаусто казалось, есть в этом что-то щемящее и волшебное — лечь в кровать голым рядом с голой девушкой, дрожащей от холода. Десять лет он прожил с одной и той же женщиной, а потом еще полгода — сам по себе, и это была довольно пресная жизнь. Сейчас, познавая тело Сильвии, он чувствовал себя гостем: сильная, гордая спина, крепкие бедра, нежная и гладкая кожа, ребра торчат, груди маленькие, локти и ключицы острые, высокие скулы, упрямые зубы, с которыми пришлось иметь дело, когда Сильвия возбудилась. Фаусто позабыл о терпении, столь необходимом, чтобы понять тело женщины и дать ей понять тело партнера. Руки у него были все в ожогах и порезах, шершавые от мытья посуды, с ранками от терки, но гармония как раз и состояла в том, чтобы ласкать ее и ласкать этими загрубевшими руками.

От тебя так вкусно пахнет, сказал он. Теплом обогревателя.

А от тебя граппой.

Не нравится?

Нравится. Граппой и смолой. Что это?

Сосновые почки. На них настаивают граппу.

Точно, это запах сосен. Почки собирают в июле.

Значит, от меня пахнет июлем.

Фаусто обрадовался этой мысли, ведь июль — его любимый месяц. Деревья словно зеленые шатры, густая листва, тенистый лес, запах сена в полях, журчащие реки, а на верхушках гор, под каменистыми уступами, — последние островки снега. Фаусто поцеловал ее июльским поцелуем в чудесную острую ключицу.

Мне нравятся все твои бугорки.

Это хорошо. Им двадцать семь лет, как и мне.

Двадцать семь? Значит, они много чего повидали.

Да, успели кое-что.

А скажи-ка, где они оказались, когда тебе было девятнадцать?

В девятнадцать я изучала историю искусств в Болонье.

Выходит, ты художник?

Нет. По крайней мере это я поняла. Что никакой я не художник. Гораздо лучше у меня получается радоваться жизни.

Охотно верю. Болонья — вполне подходящее место. Ты не проголодалась?

Немного.

Принести чего-нибудь с кухни?

Давай, только если быстро. Я уже замерзла.

Я мигом.

Фаусто спустился на кухню, достал из холодильника еду и увидел в узкое окошко, как пушки сыплют снег на лыжню. Пушки были с подсветкой, и склон над Фонтана Фредда мерцал россыпью огоньков, весь в дымке от рассеянных по воздуху водяных брызг, которые леденели, соприкоснувшись с морозом. Вспомнился Санторсо: сейчас он в темноте разравнивает на лыжне искусственный снег. Фаусто вернулся к Сильвии с хлебом, сыром и паштетом из оливок, нырнул под одеяло, и она тут же прижалась к нему — ноги как ледышки.

Рассказывай дальше. Что делала Сильвия в двадцать два года?

В двадцать два я работала в книжном магазине.

В Болонье?

Нет, в Тренто. У меня нам подруга, Лилли. Она решила уехать из Болоньи домой и открыть свое дело. Книги всегда привлекали меня, университет я к тому времени окончила. Так что, когда Лилли предложила поработать в магазине, я не раздумывала.

Итак, ты стала продавать книги.

Да. Пока магазин не закрылся. Знаешь, это было хорошее время. Именно тогда я познакомилась с горами. С Доломитами Брента.

Отрезав кусок хлеба, Фаусто намазал его паштетом из оливок и положил сверху ломтик тома[3]. Интересно, что это значит — познакомиться с горами. Он поднес хлеб ко рту Сильвии и вдруг задумался.

Погоди, а зачем ты приехала сюда, в Монте-Роза?

Ищу место, где мне было бы хорошо.

Ты тоже?

Мне хотелось бы работать где-нибудь высоко в горах. Особенно летом. Ты знаешь там кого-нибудь?

Да, есть несколько знакомых.

Можно еще сыра?

Фаусто поднес к ее губам кусочек хлеба с сыром, Сильвия открыла рот и съела. Он вдохнул запах ее волос.

Место высоко в горах, произнес он.

Как думаешь, это возможно?

Отчего нет? Там есть подходящие домики.

Хватит нюхать меня.

Ты пахнешь январем.

Сильвия засмеялась. Январем — это как?

Что такое январь? Тепло печки. Сухие травы и мерзлая земля в ожидании снега. Голая девушка, которую обнимаешь после долгого одиночества. А еще — чудо.

3. Опьянение

Санторсо нравились не только вечера, когда он выпивал; он любил просыпаться утром после вчерашнего опьянения. Не слишком сильного, не до потери памяти, но достаточного, чтобы очнуться с тошнотой и тяжестью в голове. Иногда он вставал рано и шел гулять, и во время этих прогулок его ощущения были притупленными, но потом вдруг обострялись, словно на мутной картинке вдруг отчетливо и ясно проступали некоторые детали. Тем утром первой