Бельтенеброс - Антонио Муньос Молина Страница 18

и красок. Но ведь могло быть и так, что, поскольку я не имел возможности пошевелиться и должен был максимально, до предела задерживать дыхание, словно под водой, я начинал уже воспринимать все происходящее сквозь мерцание галлюцинации, преображавшей голоса и лица не меньше, чем слишком медленный граммофон искажает знакомую мелодию, и та начинает звучать странно, почти угрожающе. Ощущение чего-то знакомого все больше усиливалось, как и необъяснимость происходящего: однажды я здесь уже был, эти люди были мне вроде как знакомы, и я даже знал, что будет, когда желтое лицо вновь покажется над винтовой лестницей. Услышал я и другие шаги, вместе с голосами, перешептывающимися внизу. Фонарь освещал пустоту, круглое пятно света лежало на полу. Затем он погас, но на долю секунды в свете его промелькнуло женское лицо.

Я стиснул зубы и крепко зажмурился, чтобы давление, плющившее мне виски, не лишило меня сознания. Я как будто оказался на дне глубокого колодца, наполненного густой и темной жидкостью. Теперь, в силу какого-то невообразимого обострения слуха, я воспринимал два разных дыхания, одно против другого, и каждое из них — плотно окруженное шорохами тьмы, скрипом половиц под тяжестью двух тел, шуршанием древоточцев, потрескиванием одряхлевшего каркаса здания. Мужчина громко сопел, продавливая тяжелым телом пружинный матрас кровати. Женщине было страшно, и я своим придушенным горлом чувствовал крик, который так и не смог вырваться из ее глотки. И я почти что видел ее лицо, освещенное горящим концом сигареты.

— Кто здесь? — произнесла она, и я вздрогнул, словно вопрос был обращен ко мне.

— Стало быть, он ушел. — Голос мужчины зазвучал не сразу и на вопрос не ответил. — Но ушел недавно.

— Кто это? — Я слышал, что женщина сделала несколько шагов вперед и остановилась, задыхаясь от страха. — Кто здесь?

— Тебе не нужно этого знать, — сказал мужчина. — Подойди ближе. Не бойся.

— Я ничего не вижу, — женщина сделала еще пару шагов, касаясь подошвами сапожек деревянного пола. Эти тихие касания смешивались со звуком ее дыхания. — Почему вы не включаете свет?

— Нет необходимости. Ты ведь уже знаешь, где я. Здесь, где лежал он. Представь себе, что ты пришла его навестить. Протяни руку. Еще немного. Вот так. Позволь тебя проводить. Еще ближе. Не стой, садись. Что же ты дрожишь. Да у тебя и ладони холодные. Нет, не уходи, останься здесь. Ничего я тебе не сделаю. И спрашивать ни о чем не стану.

Это был не голос, а медленное журчание и свист из-под натужного, сбивчивого дыхания, словно шелест змеи в зарослях, то тонкий, то резко обрывающийся, близкий и мокрый, как язык или горячая рука, которая ощупывает и царапает, и слова, произносимые ровно, без выражения и без пауз, слова, что сплетаются в одну ленту, которая обвивает слушающего дремой и страхом. Это был не голос, а касание, севшая на паутину пыль, и пока я слушал его и боролся с желанием подчиниться ему, рядом происходило скольжение тел и дыханий, и каждое из них становилось все громче, но по-разному: дыхание мужчины убыстрялось и густело, а ее — превращалось в одышку, похожую на плач без слез, на стон боли и унижения, потому что — я уже понимал это — лицом она уткнулась в замазанную кровью подушку и закрыла глаза, словно так могла уйти от тьмы, которая иначе предстала бы ее открытым глазам. Сам я ничего не видел, но все слышал: как двигаются руки мужчины, с поразительной ловкостью справляясь с ее одеждой — с молниями, застежками лифчика и пояса для чулок; эти руки пробирались в теплую впадинку промеж стиснутых бедер, и чем глубже эти мягкие и жаркие руки погружались туда, тем более учащенным и высоким делалось его дыхание и глуше — его слова, которых, возможно, сам он не слышал; «затвердел», додумал я, затвердевший и толстый он — поверх нее, заключенной в капсулу табачного перегара и слюны его дыхания; он вовсе не ласкал ее, а ощупывал, как похотливый доктор. Мимо прошел поезд, и в бурном потоке его грохота потонули все звуки, и в один краткий миг, пока все тряслось и дрожало, сквозь щели в закрытых ставнях проник проблеск света. Кровать была от меня всего в нескольких шагах, а на ней, темнее, чем все остальное, одним черным пятном — мужчина и женщина, не два слившихся воедино тела, а топь, провал без явных очертаний, нечто дышащее и почти неподвижное, чего я мог бы коснуться, стоило лишь протянуть руку. Послышался короткий писк, будто в нее всадили что-то острое, затем мужчина вроде как всхлипнул, и оба дыхания замедлились. Он встал и отошел от кровати — закурить. Мой нос ощутил дым, запах бензиновой зажигалки, и я увидел, что она села и замерла, тяжело дыша.

— Теперь ты поедешь назад и будешь петь как всегда, как каждый вечер, — произнес мужчина. Говорил он с сигаретой во рту, и в голосе его вновь прозвучала неколебимая холодность. — Если он снова к тебе заявите я, не вздумай его прятать. Я буду следить. Ты меня не увидишь, зато я не спущу с тебя глаз: даже тогда, когда тебе будет казаться, что ты одна. И скажи ему, что никто, кроме меня, не сможет тебе помочь.

— Кто ты?

— Тебе не нужно этого знать. Ты ведь не знаешь, кто он.

— Я знаю, что он не такой, как ты.

— Не обольщайся, — эти слова прозвучали так, словно он улыбался. Я представил себе сигарету во рту и расползающиеся в улыбке губы. — А теперь уходи. Пой этим вечером для меня. Одевайся и раздевайся для меня. Я буду смотреть на тебя.

Мужчина три раза ударил в пол фонарем. Вновь послышались шаги на винтовой лестнице. Фонарь засветился ровно в тот момент, когда другой, тот, кто все это время ждал внизу, поднялся, чтобы поманить за собой женщину. Неподвижный свет прямо в лицо ослепил его, и он прикрыл глаза рукой. Она встала — я видел ее со спины — и, слегка покачиваясь на каблуках, пошла вперед. Я увидел темные волосы, платье с плечиками. Она повиновалась медленно и безвольно, будто спала, но сквозь сон слышала распоряжения. Тот, кому было поручено ее увезти, взял ее под руку, но она, спустившись на пару ступенек, вдруг резко обернулась, и мне почти удалось разглядеть ее профиль, однако голос мужчины, как магнетический пасс гипнотизера, остановил, заморозил ее движение, словно выкачав из нее жизнь.

— Не оборачивайся, — сказал он ей. — И никогда не пытайся увидеть меня.

Терзаясь невыносимым желанием видеть ее