Шанс его жизни - Софи Астраби Страница 16

что-нибудь выпить. Есть те, кто пьет кофе крепкий, без сахара. У этих нет времени. Они знают, чего хотят. А вот у тех, кто просит разбавленный кофе с сахаром, – все наоборот. Они сомневаются, хотят перемен, но так и не решаются на них.

– Думаете, все так просто? – спросила Сарра, искренне желая узнать ответ.

Синтия улыбнулась.

– Никогда нельзя знать о людях все. Но я думаю, что некоторые вещи можно угадать.

В это время появился Станислас. Он положил чековые рулоны возле кассы и кивнул Сарре на выход.

– У вас близкие отношения с матерью? – спросила она, когда они вышли наружу.

– Ну, в общем, да. Я бы сказал, по сравнению с отцом – даже очень.

– С отцами со всеми так. Мы с моим настолько далеки, что я его даже никогда не видела.

– А…

– Так даже лучше. Воображение никогда не приводит к разочарованию.

Станислас думает о своем отце, которого он видит слишком часто, чтобы воображать что-либо, но ничего не говорит. Он продолжает идти рядом с этой девушкой, не зная, куда они идут. Ему интересно, зачем она пришла, и, словно прочитав его мысли, Сарра продолжила:

– Можешь помочь мне с разучиванием роли?

– Конечно. Как называется пьеса?

– «Игра любви и случая»[18].

Она протягивает ему стопку листов, сколотых скрепкой, и в ту же секунду начинает:

– Однажды ты повезешь меня посмотреть на море.

Он хмурится, листает страницы, ищет реплику, которую она только что произнесла, но не находит:.

– Постой, я не могу найти.

– Это не из текста, – говорит она.

Он поднимает глаза, и Сарра продолжает:

– Я бы хотела, чтобы ты свозил меня на море.

Он немного озадачен ее просьбой, но, не задумываясь, сразу же отвечает:

– Я обещаю, однажды мы поедем на море.

31

2015

Она сказала: «Мы должны сходить туда», и они пошли.

Она ждала его перед воротами, закутанная в рыже-коричневую шубу из искусственного меха, которая, по ее мнению, была выполнена в сдержанных тонах. Она пришла первой, и они оба это отметили, хотя ни она, ни он ничего не сказали. Вместо этого она сказала: «Мы не делаем ничего дурного», и они оба знали, что так говорят только тогда, когда это не совсем правда. Они не делали ничего дурного, но и нейтральным это назвать было сложно.

Она направилась по дорожке из мелкого гравия, и он, не говоря ни слова, последовал за ней. Они прошли рядом несколько метров.

– Дай угадаю.

– Что?

– Ты обожаешь кладбища.

Она немного надулась и ответила, что, по крайней мере, они гораздо веселее, чем дискотеки.

– Ты шутишь?

– Здесь больше нет страданий.

– А на дискотеках есть, да?

– Во всех веселых местах намного больше страдания, чем где бы то ни было. Если ты несчастлив в супермаркете, ты не начинаешь подвергать сомнению всю свою жизнь. Ладно, ты несчастлив, но ты все равно кладешь банку горошка в тележку и отправляешься к отделу с макаронами. Несчастье среди танцующих людей – это совсем другое дело…

– Просто по-другому… – попытался он возразить.

– Здесь, по крайней мере, все мертвы. Бедные, богатые, красивые, уродливые, те, кто преуспел в жизни, и те, кто потерпел неудачу. Даже тем, у кого большие и красивые могилы, ничуть не лучше, чем остальным. Наконец-то полное равенство. В отличие от рождения. Погоди, нам, кажется, направо.

– Откуда ты знаешь?

– Спросила у сторожа. Мы же не собираемся бродить здесь часами.

Они прошли еще несколько метров, возле крана с водой снова повернули направо и оказались перед идеально гладким гранитным надгробием. Станисласа охватило легкое волнение, когда он увидел имя на камне.

– Жаль, что никто до сих пор не решился использовать цвет, – сказала она. – Этот серый немного однообразен.

Сарра приседает, смахивает сухие листья, упавшие на плиту, и кладет в центре прямоугольника венок из живых цветов. На венке лента с надписью: «Нашему другу».

– Мне нравится этот парень. Уверена, мы бы с ним поладили.

Она выпрямляется и становится рядом со Станисласом, сложив вместе ладони.

– Что ты делаешь?

– Молюсь. И спрашиваю его, не сердится ли он за то, что мы суем нос в его жизнь.

Легкая улыбка тронула лицо Станисласа.

– И что он говорит?

– Не знаю, ты нас прервал, – сказала она, сердито сверкнув глазами.

– А, прости. Ну, я думаю…

– Все в порядке, – продолжает она после нескольких секунд молчания.

Она садится на гранитную плиту и начинает рыться в своей сумке, достает оттуда керамическую кружку и ставит ее рядом с венком.

– Постой, это то, о чем я думаю?

– Я хотела, чтобы он знал, что не умер дураком.

Станислас раскрывает рот, но не издает ни звука. Вместо этого к его горлу подкатывает ком. Вокруг, куда ни глянь, ровные ряды могил. Он знает, что где-то на этом кладбище находится семейный склеп и в нем есть табличка, на которой тоже написаны его имя и фамилия. Но под ними только одна дата. Первый и последний день жизни слились воедино. Он знает, что его мать время от времени ходит туда. Может быть, даже чаще, чем он думает. Сам он почти никогда там не бывает.

– Какую эпитафию ты бы себе написал?

Сарра выводит его из задумчивости, и Станислас улыбается.

– Что? – спрашивает она.

– Ты понимаешь, что последние две недели мы только и говорим что о смерти?

– Мы говорим о смерти, потому что это самая малоповторяющаяся вещь в жизни, – отвечает она. – А эпитафия – просто краткое описание. Резюме длинного произведения.

– Ну и какая была бы у тебя?

– «Сарра Герель: выигрывала, проигрывала, играла снова и снова».

– На надгробии?

– Да.

Он долго смотрит на нее, словно пытаясь о чем-то догадаться.

– Если много играть, то никогда не проигрываешь, – заключает она. – Ну что, пошли?

Они идут по кладбищенским аллеям в сторону выхода. Назад, в мир живых.

– Я думаю, что для того, чтобы полюбить жизнь, чтобы полюбить ее еще больше, нужно умереть, по крайней мере один раз.

Он не знает почему, но при этих словах по его спине пробежала дрожь. Он мог бы поклясться, что Сарра говорит о себе, о своем собственном опыте. Он мог бы с уверенностью утверждать, что она говорит о том, что уже умерла.

По крайней мере один раз.

32

1992–1993

Вечеринка проходит в банкетном зале на территории кемпинга, принадлежащего родителям Флорана. Преимущество второгодников – первыми праздновать свое восемнадцатилетие. Он пригласил практически весь лицей, не заботясь о том, сколько придет наверняка. Это не имеет большого значения, поскольку каждый должен принести свою бутылку спиртного. Чем больше людей, тем больше выпивки.

Сейчас зима, и кемпинг закрыт, поэтому для тех, кто не сможет уехать домой, предлагаются домики для ночевки. Мать Флорана точно не знает, почему согласилась на это, она только закрывает глаза и глубоко вздыхает: в конце концов, у нее всего один сын, и ему лишь один раз исполнится восемнадцать лет. Тем не менее его предупредили: в следующем году ему лучше сдать выпускные экзамены с первого раза.

Вечеринка началась всего час назад, когда в зале появляется Станислас. Громкость динамиков на пределе, и половина людей, мимо которых он проходит, уже мертвецки пьяны. Станислас сразу думает о рейве, хотя он не имеет ни малейшего представления о том, что это такое. Во всяком случае, он так себе это представляет, и ему интересно, не является ли вся жизнь в шестнадцать лет всего лишь нашим представлением о ней.

Сарры еще нет. Он разговаривает с Мелоди, которая смотрит на него по-другому последние несколько месяцев. Может, потому, что он прибавил в росте пять сантиметров, или потому, что его обошли стороной гормональные бедствия переходного возраста, или потому, что мать не позволила ему опасные опыты с пушком на месте будущих усов. Возможно, еще и потому, что, по слухам, у него отношения с Саррой. Станислас тоже смотрит на Мелоди по-другому: большую часть времени он ее даже не видит. Он все равно отвечает на ее вопросы, потому что у него нет причин не отвечать.

А потом появляется Сарра. Она замечает его первой, но впоследствии станет отрицать это. Она тут же возненавидит себя, но иногда чувства просто захлестывают