Рыба для кота - Ирина Степановская Страница 12

В последний раз оглянувшись на заветную трибуну, я осторожно ковыляю к раздевалке. Перед входом опять чуть не растягиваюсь, спотыкаясь на ровном месте, но всё-таки вцепляюсь в перила и удерживаюсь на ногах. Навстречу мне, звеня лезвиями, из дверей выбегают раскрасневшиеся счастливые люди – парни и девушки, мальчишки и девчонки, а я, раскорячившись и нелепо взмахивая руками, только мешаю всем пройти. И вслед мне издевательски звучит марш из «Кармен». Тореадор, смелее в бой!

Только тут я вспоминаю, что где-то посеяла свои новенькие чехлы. Искать их нет никаких сил. Я ползу к гардеробу. Равнодушная тётка хапает мой номерок красной клешнёй, выкидывает мне снизу через дверку обувку и так же равнодушно отворачивается.

Добираюсь до скамейки в самом тёмном углу раздевалки и, стискивая зубы, чтоб не разреветься, высвобождаю ноги из кое-где уже поцарапанных ботинок. Вот они, мои миленькие сапожки. Старенькие, но удобные. Я связываю узлом шнурки, встаю и перекидываю коньки через плечо. Толпа снуёт по раздевалке туда и сюда. Настаёт самый радостный час катания – время перед закрытием, когда и музыка, и лёд, и сам воздух, кажется, наполняются радостью скольжения, движением молодых сильных тел, запахом пота и кожи и ещё чего-то сладостного, что можно было бы назвать любовью и красотой.

Опустив глаза, я отправляюсь в туалет. Только бы не встретить сейчас Вольдемара! Ещё ничего не потеряно. Неважно, что я никогда не встречала его раньше. Это просто оттого, что я по средам ходила на каток редко. Но если он так хорошо катается, мы непременно ещё встретимся с ним. Я больше не надену эти противные фигурки. Пускай на мне будут старенькие коньки, но я буду мчаться на них, как стрела. Я увижу его, небрежно подъеду и скажу:

– Привет! Не узнаёшь? А это я, твоя знакомая неумеха…

Но всё-таки последняя надежды, что вот сейчас, именно в этот момент Вольдемар разыскивает меня по всему катку, не шла из головы.

Возле большого мутного зеркала в облезлой деревянной раме я стаскиваю с головы пуховую шапку с печально застывшими на ней островками растаявшего снега и тщательно расчесываюсь. Всё-таки, если не валиться на лёд каждую минуту, то я – очень даже ничего. У меня большие глаза. И волосы пушистые, золотые. Как Дударев говорит: «Кожукова, пригни башку, из-за твоей лохматости доску не видно». Куда я задевала носовой платок? Ой, плакала, как дура… Две малышки позади меня красят губы по очереди одной губной помадой. У матери слямзили небось. Ну, пятиклассницы, наверное. Максимум из шестого – и уже туда же! Ну и молодёжь пошла! Я вздыхаю и взглядываю на часы. Тоже дедушкин подарок. Пора домой. Надевать пока мокрую шапку не хочется. Я приоткрываю дверь, выглядываю и, прихрамывая, выхожу в коридор. В душе свербит. Нужно напоследок всё-таки пройтись по всей раздевалке. Где-то же он должен быть, мой Вольдемар? А если он всё-таки ждёт меня на трибуне? Но если я уже выйду на улицу, невозможно стыдно будет повернуть назад. Что я, ненормальная, что ли, за ним бегать?

Я иду, небрежно поглядывая по сторонам. Вот мужской гардероб… Здесь его нет… дальше тоже… Тут прокат, а напротив, в небольшом зальчике несколько столиков от буфета. А… Да, это они! Вон Вольдемар, с ним чернявый и ещё один парень, которого я раньше тоже никогда не видела. А ещё две девчонки. Одна высокая, в вышитой дублёнке, а рядом… Нет, не может быть, это же моя одноклассница Галка Моргунова собственной персоной. Стоит без коньков, без шапки, но в модных высоких сапогах и искусственной рыжей шубке. В школу она так не ходит! Краем сознания я сразу вспомнила о своих стареньких сапогах с потёртыми носками. Как ни замазывай их кремом, а всё равно видно, что они не новые.

А в их компании, видимо, весело! Все красные, как из бани, на столике на тарелке несколько пирожков, стаканы наполовину налиты… А вот что это чернявый наливает тайком из своей куртки? Такого же цвета, как чай?

Вольдемар что-то весело рассказывает девчонке в дублёнке и широко показывает руками. А та хохочет во всё горло и картинно закатывает глаза…

Ну, что это я, как дура, всё время собираюсь заплакать? Ой, это же Галка глядит в мою сторону… Я отворачиваюсь. Только бы она меня не узнала!

Оказывается, я стою, привалившись к прилавку проката. Седой морщинистый дядька с одним пустым рукавом единственной рукой убирает с прилавка сданные кем-то мокрые коньки. Он подвигает их к самому краю прилавка, жилистым пальцем с выпуклым почти квадратным ногтем стряхивает на пол с лезвий коньков тёмный снег и уже тогда всей пятернёй захватывает сразу оба конька и несёт их в ячейку. Вот он возвращается, я стою, низко опустив голову.

– Тебе чего, девочка?

– Ничего…

Только бы дядька меня не прогнал. Мне почему-то очень хочется смотреть на ту компанию дальше. Особенно на Вольдемара и эту девчонку в дублёнке. Почти как в кино…

– А ты что, девочка, катаешься на этих коньках?

– …Что?

Тёмный палец прокатчика утыкается в мои фигурки.

– На этих коньках нельзя кататься.

Я не понимаю.

– Почему?

– Падать всё время будешь. Это же специальные коньки. Для спортсменов. Они только для прыжков. Для тренировок. Видела, какой у них нижний зубец? Этим зубцом специально упираются в лёд для опоры перед тем как прыгнуть. А ты что, на них пробовала кататься?

Я молчу, огорошенная.

– У меня они только первый день…

Дядька деловито одной рукой снимает с моей шеи коньки и показывает мне зубцы. Действительно, самый нижний намного больше всех остальных, и торчит вперёд и вниз как огромный зуб.

– Ты что, не видела?

– Я не знала…

– Понятно… – Прокатчик вытягивает из пачки папиросу и прищурившись смотрит на меня. – Ну, давай я тебе сточу этот зуб. И будешь нормально кататься.

У меня только восемьдесят пять копеек, и я стесняюсь спросить, сколько это стоит.

– Развязывай! – Он берёт одной рукой мой конёк и внимательно, с прежним хитрым прищуром рассматривает его со всех сторон.

– Хорошие коньки. Сталь настоящая. Где такие взяла?

– Дедушка купил…

– Понятно…

Краем глаза я слежу, как чернявый, заливаясь от хохота, наполняет опять чем-то стаканы, все выпивают и теперь компания, разобрав с тарелки пирожки, направляется в мою сторону.

– Ну, подожди здесь минут десять. – Дядька забирает коньки и скрывается в задней комнатке с табличкой «Мастерская». Я у самого края прилавка сжимаюсь в комок.

– Алька, это ты, что ли? – Кто-то хлопает меня по спине. Я поворачиваюсь с самым независимым видом. Галка Моргунова достаёт мне едва до подбородка. Ого, она подстриглась, и вместо косы её тёмные волосы теперь уложены в модную стрижку. Под мальчика.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Галка.

Чернявый, Вольдемар и девица в дублёнке, подхохатывая, медленно движутся мимо меня.

– Да, вот, – небрежно, но довольно громко говорю я. – Жду. Пока мне мастер сточит зубец. У меня теперь настоящие спортивные коньки для прыжков. И с этим зубцом кататься было просто невозможно.

Но Вольдемару нет никакого дела до моего зубца. Чернявый и незнакомый парень идут впереди. Вольдемар с девицей в арьергарде. Я очень ясно вижу знакомый красный рот, и этот рот, хищно улыбаясь, шевелится у самого уха этой очень красивой девчонки.

Галка тоже сморит на них, но ещё не оставляет меня в покое.

– Эй, подождите меня, я сейчас! – громко говорит она своим друзьям, и Вольдемар, привлечённый её выкриком, на мгновение приостанавливается и утыкается взглядом в меня.

– Привет! – рассеянно кидает он мне и удаляется вместе с девицей. Чернявый, уже отойдя на пару шагов, ухмыляясь, мельком взглядывает в мою сторону и вместе со своим спутником двигается дальше. И они все четверо уплывают вдаль, как зафрактованный на праздник пароход увозит вдаль по реке чьё-то счастье.

– Ты видишь, у меня новая стрижка?

Галка эффекто проворачивается на одной ноге с явным желанием продемонстрировать мне свои обновки.

– Вижу.

– Мне идёт? – Она поворачивает голову в одну сторону, а потом в другую.

– Не знаю.

Стрижка Галке идёт, и вообще, она выглядит очень взросло, не то что в школе, но я специально не хочу это говорить. Пускай не воображает.

– Ну, ладно, мы тогда пошли!

– Пока. – Я отворачиваюсь с деланым равнодушием и некоторое время ещё вожу пальцем по деревянным разводам прилавка. Какая же я дура! Вообразила, что он