Сережа - Вера Федоровна Панова Страница 7

Но хотя его держали трое, он тоже свалился, а с ним за компанию Сережа, державший усерднее всех.

– Теперь я, – сказала Лида.

– Нет, я! – сказал Шурик.

– Пылища чертова, – сказал Женька. – По ней разве научишься. Пошли в Васькин проулок.

Так они называли короткий непроезжий переулок-тупик, лежавший позади Васькиного сада. По другую сторону переулка находился дровяной склад, обнесенный высоким забором. Кудрявая, мягкая, низенькая травка росла в этом тихом переулке, где так уютно было играть, удалясь от взрослых. И хотя тупым концом он упирался в тимохинский огород, и две матери – Васькина и Шурикина – равноправно выплескивали из-за своих плетней мыльные помои на кудрявую травку, – но никто ведь не усомнится в том, что первый человек в этих местах – Васька, потому и переулок был назван Васькиным именем.

Туда повел велосипед Женька. Лида и Шурик помогали, споря по дороге, кто первый будет учиться кататься, а Сережа бежал сзади, хватаясь за колесо.

Женька, как старший, объявил, что первым будет он. За ним училась Лида, за Лидой Шурик. Потом Сереже дали поучиться, но очень скоро Женька сказал:

– Хватит! Слазь! Моя очередь!

Сереже страшно не хотелось слезать, он вцепился в велосипед руками и ногами и сказал:

– Я хочу еще! Это мой велисапед!

Но сейчас же Шурик его выругал, как и следовало ожидать:

– У, жадина!

А Лида добавила нарочно противным голосом:

– Жадина-говядина!

Быть жадиной-говядиной очень стыдно, Сережа молча слез и отошел. Он удалился к тимохинскому плетню и, стоя к ребятам спиной, заплакал. Он плакал потому, что ему было обидно; потому, что он не умел постоять за себя; потому, что ничего на свете ему сейчас не нужно, кроме велосипеда, а они, грубые и сильные, этого не понимают!

Они не обращали на него внимания. Он слышал их громкие споры, звонки и железный лязг падающего велосипеда. Его никто не позвал, не сказал: «Теперь ты». Они катались уже по третьему разу! А он стоял и плакал. Как вдруг за своим плетнем появился Васька.

Появился, голый до пояса, в слишком длинных – на вырост – штанах, подпоясанных ремешком, в кепке козырьком назад, – подавляющая, сильная личность! Какую-нибудь минутку смотрел он через плетень и все понял.

– Эй! – крикнул он. – Вы чего делаете? Велисапед кому купили – ему или вам? Иди давай, Сергей!

Он перескочил через плетень и взялся за руль властной рукой. Женька, Лида и Шурик смиренно отступили. Сережа приблизился, рукавом утирая слезы. Лида пискнула было:

– Две жадины!

– А ты – паразитка, – ответил Васька. И еще сказал про Лиду нехорошие слова. – Не могла обождать, пока маленький научится. – И велел Сереже: – Садись.

Сережа сел и долго учился. И все ребята помогали ему, кроме Лиды, – она сидела на траве, плела венок из одуванчиков и делала вид, что ей гораздо веселее, чем тем, кто ездит на велосипеде. Потом Васька сказал:

– Теперь я, – и Сережа с удовольствием уступил ему место, он все готов был сделать для Васьки. Потом Сережа катался уже сам, без помощи, и почти не падал, только велосипед вилял во все стороны, и Сережа нечаянно попал ногой в колесо, и четыре спицы вывалились, но ничего, велосипед все равно ездил. Потом Сереже стало жалко ребят, он сказал:

– И они пускай. Будем все по разу.

Тетя Паша вышла во двор, услышав на улице Сережин плач.

Отворилась калитка, гуськом вошли ребята. Впереди шел Сережа, он нес велосипедный руль, Васька нес раму, Женька – два колеса, на каждом плече по колесу, Лида – звонок, а сзади семенил Шурик с пучком велосипедных спиц.

– Господи ты боже мой! – сказала тетя Паша.

Шурик сказал басом:

– Это он сам. Он ногой в колесо попал.

Вышел Коростелев и удивился.

– Ловко вы его, – сказал он.

Сережа горько плакал.

– Не горюй, починим, – пообещал Коростелев. – Отдадим в мастерскую – будет как новый.

Сережа только рукой махнул и ушел плакать в тети‐Пашину комнату: это Коростелев просто так говорит, чтобы утешить; разве можно из этих обломков сделать прежний прекрасный велосипед? Тот, что ехал, и звонил, и сверкал спицами на солнце? Невозможно, невозможно! Все пропало, все! Сережа убивался целый день, не радовал его и патефон, который для него специально заводил Коростелев. «Загудели, заиграли провода! Мы такого не видали никогда!» – на всю улицу бешено веселился ящик с пластинкой, а Сережа слушал и не слышал, думал о своем, безотрадно качая головой.

…Но что вы думаете – велосипед действительно починили, Коростелев не надул! Его починили слесари в совхозе «Ясный берег». «Только чтоб большие ребята на нем не катались, – сказали слесари, – а то он опять развалится». Васька и Женька послушались, катались с тех пор Сережа да Шурик, да Лида каталась потихоньку от взрослых, но Лида худая и не очень тяжелая, пусть уж ее.

Сережа здорово научился ездить, научился даже съезжать с горки, бросив руль и сложив руки на груди, как – видел он – делал один ученый велосипедист. Но почему-то уже не было у Сережи того счастья обладанья, того восторга взахлеб, как в первые блаженные часы…

А там и надоел ему велосипед. Стоял в кухне со своим красным фонариком и серебряным звонком, красивый и исправный, а Сережа пешком отправлялся по делам, равнодушный к его красоте: надоело, и все, что ж тут сделаешь.

Какая разница между коростелевым и другими

Сколько ненужных слов у взрослых! Вот, например: пил Сережа чай и пролил, тетя Паша говорит:

– Экий неаккуратный! Не настачишься на тебя скатертей! Не маленький уж, кажется!

Тут все слова ненужные, по Сережиному мнению. Во-первых, он их слышал уже сто раз. А во‐вторых, и без них понимает, что виноват: как пролил, так сразу понял и огорчился. Ему стыдно и хочется одного – чтобы она поскорей убрала скатерть, пока другие не видели. Но она говорит еще и еще:

– Никогда ты не подумаешь, что кто-то эту скатерть стирал, крахмалил, гладил, старался…

– Я не нарочно, – объясняет ей Сережа. – У меня чашка из пальцев выскочила.

– Скатерть старенькая, – не унимается тетя Паша, – а я ее штопала, целый вечер сидела, сколько труда вложила.

Как будто если скатерть новая, то можно ее обливать.

В заключение тетя Паша говорит возмущенно:

– Еще бы ты это нарочно сделал! Этого не хватало!

То же самое говорится, если Сережа разобьет что-нибудь. А когда они сами бьют стаканы и тарелки, то как будто так и надо.

Или как, например, мама заботится,