Странно и наоборот. Русская таинственная проза первой половины XIX века - Виталий Тимофеевич Бабенко Страница 46

– Согласен. Но скажите, ради вашего прекрасного голоса, какой это птице вы пели похвалу?

– Удовлетворить вполне вас я не могу, потому что сам хорошенько не знаю ее породы, но полагаю, что она птица сильная, от того, что летит высоко; слабая птица так не подымается: побоится; сверх того, она полетела по направлению к Муромским лесам, а там, вы знаете, что все отъявленная дичь, так пусть и о нас там слово скажет, что, дескать, и в поле не без дичи-с.

– А! так я ее еще увижу?

– Извините-с, поверьте, что я все знаю; вы ее не увидите, потому что она полетела в Муромские леса.

– Да и я ведь скачу туда же.

– Как, и вы в Муромские леса? и вы туда же путешествуете?

– Что́ тут удивительного?

– Разумеется, ничего, мой благородный гость. Я восклицаю от радости, что, наконец, познакомился с животным, которое так необразованно… так…

– Перестаньте льстить!

– Я не льщу; кладу лапку на сердце и уверяю вас, что не льщу. Ах! если б вы знали, что и я давно уже собираюсь путешествовать. Если б вы знали, что́ я терплю на поле за свое добродушие и правдолюбие! Вот, например, мой сосед, полевой скакун, – мой злейший враг! он готов сделать мне всевозможные неприятности… даже вот недавно, перед началом нашего приятнейшего знакомства, не захотел слушать моей песни солнцу.

– А я думал, что он ваш приятель. Вы, кажется, его называли почтеннейшим соседом!..

– Из одной только политики. Дай мне побольше силы – он бы заплясал по моей дудке. Но я, слабое, тощее, обиженное природой насекомое, что́ могу я сделать? только терпеть или удалиться. Решаюсь на последнее: путешествую! Скачем вместе, мой добрый гость?

– Вот моя лапа.

Полевой сверчок с чувством схватил мою лапу своими двумя лапками и, приседая на одном месте, пожал ее. Через несколько времени я скакал уже далее, и полевой сверчок, взмостясь мне на спину, кричал всем встречным животным:

– Не нужно ли вам чего в Муромских лесах? мы, вот, туда путешествуем.

III. Полевой сверчок льстит журавлям

Скачу да скачу я, все дальше и дальше; кругом меня исчезает всякая образованность и возникает дичь. Ах, как весело!.. уже редко встречаются обработанные поля и нивы, леса становятся чаще, пустыри огромнее, кустарники и дикий вереск почти непроходимы. Я скачу, у меня на шее сидит мой товарищ, полевой сверчок, и поет песни – очень весело! Послала же мне судьба такого прекрасного товарища! Меня удивляет непонятная способность полевого сверчка петь обо всем; въедем в лес – он поет:

О лес, о лес, о лес, великий лес,

Пою тебя, кладу на сердце руку

И говорю: о лес! всегда ты здесь:

Не перенесть с тобою мне разлуку!..

Прискакали в рощу – уж он пищит другую песню:

О, роща! я тебя люблю, как человеки квас и кашу;

И лес против тебя – естественный дурак.

Собой ты прославляешь, роща, землю нашу…

Я говорю, пою – так это верно так…

Выскачу я из рощи на степь, полевой сверчок покрепче ухватится мне за шею задними лапками, передние подымет кверху и дико запищит:

О степь! о трогательный вид!

И лес, и роща – дрянь перед тобою!

Кто, глядя на тебя, спокойствие хранит,

Или о рощах смеет говорить,

Тот низок, тот не дик душою!..

Я знаю толк во всем – поверь мне, не шутя!

Что, глядя на тебя, я плачу как дитя…

И много, много подобной дичи напевал мне над самым ухом мой товарищ; иногда дичь доходила до такой нелепости, что выразить ее нет никаких слов на языке зверином, даже, сколько я понимаю, и на языке человеческом. Часто я, слушая песни полевого сверчка, останавливался на всем бегу и, пораженный, уничтоженный высочайшей их необразованностью и зверством, стоял благоговейно, как пень, как мерзлая лягушка. Нет, кто что́ ни говори, а по-моему, полевой сверчок – умнейшее насекомое: чего он не знает, чего он не ведает! Запечного сверчка я не уважаю; но полевой – дичайший зверь!..

Раз, под вечер, мы встретились с диким кроликом; разговорились о том, о другом, вышло, что он мне сродни. Славный малый, почти без образования; далеко выше стоит тех, которых я видывал на дворе Петра Ивановича: те, живя с людьми, почти потеряли свою дикость, изнежились, ослабели, бредят каким-то комфортом (должно быть, слово рыбьего языка, которого я не знаю), стали очень доверчивы и от того часто, не думано, не гадано, попадают в суп, а суп такая гадость, которую, я полагаю, ни один хоть немного дикий зверь не может попробовать, не потеряв на целые сутки аппетита.

Мы с родичем съели листка по четыре хорошей заячьей капусты. Полевой сверчок не отказался разделить нашу трапезу. Между разговорами кролик сказал мне:

– И так вы, любезнейший родственник, скоро достигнете цели вашего путешествия, проскакав денек-другой, будете в Муромском лесу – славное место! за́росли необыкновенные, собаки не бегают, люди тоже – прелесть!..

– Ах, как я рад! – сказал я.

– Только, – продолжал кролик, – если вы любите овес, то советую вам покушать его сегодня вдоволь.

– А разве в Муромских лесах нет овса?

– Нельзя сказать, чтобы не было – чего там нет! но, видите, его очень мало, и вообще он поедается зверями сильными, большими: лошадьми, оленями, зубрами; даже простой бык не решается кушать овса, боясь неприятностей, потому что там овес звериный, а не сеянный людьми. Но сегодня вы еще можете воспользоваться. Недалеко отсюда какой-то человек вздумал засеять ниву овса, и мы, звери, считая это нарушением своих прав, опустошаем его частенько. Мое почтение, любезнейший родственник. Кланяйтесь от меня тушканчикам [Mus jacalus (Pall.). (Примечание дедушки.)], познакомьтесь с ними: ребята теплые, отличные прыгуны, они же нам сродни приходятся.

– Прощайте! А овес я где найду?

– Тут, недалеко, вам по дороге будет нива.

– Прощайте, почтеннейший, – запищал полевой сверчок. – Минуты вашего драгоценного знакомства никогда не изгладятся из моего сердца.

– Прощайте, доброе насекомое.

Кролик ускакал, и я отправился своей дорогой.

– Ваш родственник не чета вам, – сказал полевой сверчок, когда кролик скрылся из виду.

– Как так?

– Да так; я повседневно, можно сказать, ежечасно, удивляюсь