Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн Страница 3

когда светит луна; если луны нет, шар весь черный, когда появляется молодой месяц, шар слегка золотистый, потом все больше и больше, а когда луна полная — он совсем золотой; потом луна убывает, убывает, и шар снова становится черным; есть тут еще дорожки, обсаженные деревьями, которые похожи на липу возле нашей церкви; потом еще есть река, на ней лодки, есть коши{2}, и еще плоты и мельницы; не могу тебе даже сказать сколько тут всякой всячины . . . . . . . .[1]

Скажу тебе, что, покамест я писал эти две странички, какая-то барышня, которую я поначалу принял за госпожу Парангон (а дамы этой здесь нету, но я этого не знал), барышня эта заглянула мне через плечо и принялась смеяться, сказав: «есть тут еще, потом еще есть ... И даже осел во всем этом участвует!» Она что-то шепнула господину Парангону, когда он пришел, чтобы прочесть мое письмо, и он тоже смеялся и сказал, что научит меня писать поскладнее, а я этому очень рад, хоть мне и стало стыдно. Ведь я знаю, что пишу плохо, потому что никогда не писал от себя, а когда писал переводы с латыни, так господин кюре мне их диктовал и ничего не давал мне писать самому. Но я кончаю писать, а то опять придет насмешница. Мне слышно, как господин Парангон ей говорит: «Письмо простодушное, но не такое уж глупое». Остаюсь, любезный братец, твой смиренный и покорнейший слуга и брат

Эдмон Р***

Низко кланяюсь любезному батюшке и любезной матушке, а также братцам и сестрицам, и Мари-Жанне.

ПИСЬМО II

1 декабря.

ОТ ТОГО ЖЕ К ТОМУ ЖЕ

В городе Эдмон скучает; он сравнивает здешнюю жизнь с жизнью в деревне

Любезный братец, я пишу тебе, хотя еще не получил от тебя ответа, и пишу для того, чтобы облегчить душу и чтобы сказать, что твоя судьба совсем не такая, как моя, и что я тебе завидую, хотя здесь кое-чему учусь, чего нет у нас; потому что у меня много досуга из-за того, что я ничего не делаю, и я принялся читать книги из библиотеки господина Парангона и нашел там такие, о которых даже никогда и не слышал. Например сочинения Буало, комедии Мольера и еще трагедии Расина и Корнеля. Я прочел эти книги с таким удовольствием, что даже позабыл все свои здешние огорчения. По вечерам, после ужина, когда плохая погода и я тут никого не знаю, я беру книжку и читаю вслух кухарке; ей, как видно, очень по вкусу трагедии, особенно те, сочинителя которых зовут Расином; одна из его трагедий, по названию «Берениса», на днях тронула и ее, и меня до слез. Но такие забавы не могут продолжаться целый день и временами бывает очень тяжело. Ах, Пьер! Ты счастливо живешь в местах, где мы с тобой родились; ты свободен; ты не напрягаешь ума изо всех сил; твоя работа требует только умелых рук и прилежания, а я должен сосредоточивать все внимание, чтобы постичь основы мудреного искусства, я лишился всякого покоя и свободы. Я стал как бы рабом; я в чужом доме принижен, отвержен, на меня тут обращают внимания меньше, чем на тех животных, от которых никакой пользы нет и держат их только ради забавы. Пьерро! Братец мой! В каком я положении! И что только меня принуждает к этому! Помнишь, когда мы с тобой ходили в школу мэтра Жака, я на свою беду выучился читать, писать и считать скорее, чем ты; я не расставался с пером, я переписывал псалмы и антифоны, которые поют в церкви, и поэтому наши добрые родители (с лучшими намерениями, конечно) решили, что из меня выйдет ученый; они отдали меня к господину кюре, чтобы я выучился латыни, а когда они увидели, что я бегло читаю латинскую книжку по-французски, они были сами не свои от радости и решили, что мне надо жить в городе, чтобы преуспеть, и со временем стать опорой для сестер и младших братьев. В довершение всего злополучный благодетель посоветовал им поместить меня к зятю господина С***, и вот я тут. О проклятые способности, которые тогда у меня оказались! И к чему мне, как говорится, преуспевать, если для этого надо сначала унизиться и подлыми занятиями запятнать лучшие дни жизни! Ибо здесь, Пьер, не то, что у нас, где каждый трудится; наша матушка, сестры заняты тем же, что и поденщицы; батюшка и мы с тобой и батраки — все одно. А здесь некоторые работы хозяева никогда не делают сами, они как бы постыдны и противны всякому порядочному человеку, потому что такими их считают люди, которые поручают эти работы другим; а меня заставляют выполнять такие работы, хоть я и ученик, а не слуга, потому что видят, что я добродушный и кроткий, а не гордец, как мои товарищи. Я ем на кухне; мне сказали, что это только на время, пока я не отучусь от деревенских повадок и не оденусь получше. А что в наших повадках уж такого плохого? И разве я тут всякий день не одет так, как был одет у нас по воскресеньям? Оказывается, одежда у меня немодная. Помимо прочих пороков, у этих людей есть тот недостаток, что они уважают только самих себя и себе подобных; это верное средство никогда не совершенствоваться. Что касается меня, я застенчив, неотесан, как они говорят; зато товарищи мои — нахальные, и по-здешнему это хорошо; здесь хвалят то, что у нас осуждают, и осуждают то, что всякий порядочный человек спокон веков хвалил... Но может быть мне на пользу, что они меня немного чураются. Если бы ты только видел, какие за хозяйским столом все чревоугодники и обжоры! Каждый жрет мяса раза в три больше, чем у нас; можно подумать, что в городе только для того и живут, чтобы есть. Дурной пример! А послушал бы ты, о чем говорят за едой! Посмотрел бы, как вольно обращаются с бедными девушками, которые покинули своих добрых родителей и родные деревни, где все равны, и переехали в город, чтобы провести лучшее время жизни в презрении и рабстве! Разговаривают с ними грубо, пускаются во всякие обидные сравнения! Кажется, будто эти несчастные девушки (и только потому, что мы деревенские) — существа ниже других и что с ними можно стесняться не