красной ветряной мельнице, только Дороти сказала, что он создает больше шума и движется от собственного ветра. Мы долго стояли и смотрели на него, но в конце концов это было слишком однообразно, потому что он все время говорил по-французски, и мы ничего не понимали. Дороти предложила: «Давай посмотрим, не остановится ли он, если ему дать 25 франков, потому что если для шофера довольно 5 франков, то, может быть, для адвоката 25 довольно?» Как только он услыхал, что мы заговорили про франки, он немножко притих. А Дороти вынула бумажник и дала ему 25 франков, тогда он перестал кричать и положил их в бумажник, а потом вынул огромный носовой платок с лиловыми слонами и прослезился. Тогда Дороти была совсем обескуражена и сказала: «Послушайте, вы нам показали очень хорошее представление, но теперь довольно, уходите». А он начал показывать на телефон, очевидно желая поговорить по телефону, и Дороти сказала: «Если вы воображаете, что вы по этой штуке сможете связаться с нужным абонентом, – валяйте, но до сих пор мы его считали бутафорским». Но он начал говорить по телефону, так что мы с Дороти пошли одеваться. Когда он закончил звонить, он начал бегать от моей двери к ее двери и обратно и все время что-то говорил и плакал; но он уже утратил для нас всякую новизну, и мы больше не обращали на него никакого внимания и продолжали одеваться. Вдруг опять громко постучали в дверь, и мы услышали, что он кинулся к дверям; мы обе выбежали в гостиную, чтобы посмотреть, в чем дело, и тут началось настоящее представление. Ворвался новый француз, завопил «папа», и они начали обниматься. Оказалось, что это его сын, он же сотрудник своего папа по адвокатским делам. Папа начал быстро-быстро что-то говорить и все указывал то на меня, то на Дороти. А сын посмотрел на нас и громко вскрикнул по-французски: «Eller font charmantes». Т. е. сказал про нас, что мы очаровательны. Мне знакомо это выражение. Тогда мсье Бруссар перестал плакать и надел очки и стал нас разглядывать. А потом сын поднял оконные жалюзи, чтобы папа мог нас как следует рассмотреть. Когда папа закончил нас рассматривать, он, правда, пришел в восторг: весь превратился в улыбку, ущипнул нас за щеки и тоже начал повторять: «Charmantes, charmantes» т. е., что мы очаровательны. А сын начал говорит по-английски и говорил, как настоящий американец! Оказалось, что и мсье Бруссар с нами все время говорил по-английски, только его английского языка мы не понимали. Тут Дороти сказала: «Если ваш папа думает, что он говорил по-английски, то я могу получить золотую медаль за владение греческим языком». Сын перевел это своему папа, а папа рассмеялся, ущипнул Дороти за щечку и был в восторге, хотя ведь насмешка-то относилась к нему. Но мы с Дороти спросили сына, что же он именно говорил по-английски? Сын объяснил, что он говорил нам про свою клиентку леди Фрэнсис Бикман. Тогда мы его спросили, почему же он плакал при этом? Он сказал, что его папа не мог удержаться от слез при мысли о леди Фрэнсис Бикман. Дороти спросила: «Если он плачет, когда он думает о ней, то что же с ним делается, когда он смотрит на нее?» Сын перевел своему папа слова Дороти, и мсье Бруссар очень громко расхохотался, поцеловал Дороти руку и потом сказал, что после всего этого придется нам распить бутылку шампанского. Тут он подошел к телефону и велел подать бутылку шампанского. А сын сказал: «Отчего бы нам не пригласить очаровательных дам прокатиться с нами сегодня в Фонтенбло?» Папа нашел, что это очаровательная идея. Тут я поинтересовалась: «Как же мы вас будем различать? Ведь если в Париже так же, как в Америке, то вы оба называетесь мсье Бруссар?» Было решено, что мы будем их звать не по фамилии, а по именам. И вот оказалось, что сына зовут Людовик; Дороти сказала: «Видно, у вас в Париже полно Людовиков, мы вечно слышим, как толкуют про какого-то Людовика XVI, который, очевидно, торговал старинной мебелью». Я даже удивилась, что Дороти знает исторические вещи; может быть, несмотря ни на что, ее умственное развитие все-таки подвинется вперед! Когда мы спросили, как зовут его папа, то нам послышалось, что Жулик. Дороти вспомнила про свои двадцать пять франков и сказала Жулику: «Ваша маменька вам выбрала подходящую кличку». Но оказалось, что это не Жулик, а Жюль, что значит по-французски Юлий. Дороти сказала, что мы ничего не имеем против Фонтенбло и охотно поедем с ними, если только Людовик снимет свои желтые гетры, сделанные из желтой кожи с розовыми жемчужными пуговицами. При этом Дороти сказала: «Я люблю повеселиться, но все время смеяться вредно». Людовику очень хочется нам нравиться, поэтому он снял свои гетры, но, когда он их снял, мы увидели его носки в шотландскую клеточку, а по ней шли маленькие радуги. Дороти была прямо обескуражена и сказала: «Нет, Людовик, я вижу, что в конце концов вам лучше опять надеть гетры». Тут вошел наш приятель гарсон Леон с бутылкой шампанского. Пока он откупоривал бутылку, Людовик с Жуликом разговаривали по-французски, и я думаю, что мне следовало знать, о чем они говорили, потому что речь шла о бриллиантовой тиаре, это я разобрала. Французские джентльмены очень, очень галантны, но доверять им нельзя ни на минуту. Так что при первом случае я спрошу Леона, о чем они говорили.
Мы поехали в Фонтенбло, потом опять на Момар и вернулись домой уже утром и, правда, прелестно провели и день, и вечер, хотя не ездили по магазинам и ничего не покупали. Но я серьезно нахожу, что мы упускаем время: нам следует больше ходить по магазинам, магазины ведь – это то, для чего, главным образом, существует Париж.
Май 1
Сегодня утром я позвала Леона, нашего приятеля гарсона, и спросила его, о чем Людовик и Жулик говорили по-французски. Оказывается, они говорили, что мы им очень, очень понравились, что мы очаровательны и что они давно уже не встречали таких очаровательных девочек. И они решили, что будут с нами очень много выезжать, а потом представят счета леди Фрэнсис Бикман, т. к. они будут все время выжидать случая, чтобы украсть у меня бриллиантовую тиару. Но что если даже им не удается украсть тиары, то все равно: мы так очаровательны, что с нами будет очень приятно проводить время. Таким образом, чтобы ни случилось, они в накладе не
