Хладная рать - Анастасия Командор Страница 3

противоположностью обоих. Молчаливая и спокойная, тихая. Она не любила и не умела показывать эмоции столь открыто, как это делали брат и отец. Иные принимали ее спокойствие за холодность, особенно когда видели рядом настолько открытого, любящего повеселиться брата. Ее даже называли княжна Стужа — не в лицо, конечно, а украдкой, когда думали, что их никто не слышит. Прежде это не беспокоило Меру, но теперь она стала наследницей. А как удержать власть, если народ не любит ее? Достаточно лишь одного неверного шага, одного повода, чтобы люди усомнились в ней — и тогда ни право на земли, ни память о Велимире не поможет сохранить титул.

Сердце леденело от таких мыслей и невольно пробирала дрожь. Мера ощущала растерянность, ей было страшно, и неизвестность мучила душу тысячью вопросами.

Глядя на два мертвых тела, которые меньше всего напоминали ее родных, тихо, одними губами она воззвала к ним, к миру, к богам:

— Что же мне теперь делать? Вот бы ты мог сказать…

Но никто не откликнулся. Мертвые замолчали навсегда, а боги и прежде не были особенно отзывчивы.

Поглощённая мыслями, Мера и не заметила, как площадь заполнилась народом. Не только дружина пришла проводить князя с сыном в последний путь. Были здесь и дворяне, и ремесленники, смерды, тиуны¹ и общинники. Десятки сапог и лаптей месили влажную грязь, десятки рук тянулись к мёртвому князю и его сыну. С удивлением Мера отмечала на лицах слезы. Вряд ли даже половина из них хоть раз перемолвилась словом с князем, но все же они здесь, и они горевали о его гибели.

[1] Тиун — привилегированный княжеский или боярский слуга, управлявший хозяйством.

Волхв уже завершал необходимые приготовления: укладывал на еловом ложе все то, что понадобится душам в Нави. Вложил в руки покойным обережные бусы из дерева, костей и птичьих перьев, мечи в знак воинской доблести, а в ноги каждому поставил глиняный горшок с коливом и сыту́ — подслащенную медом воду, чтобы на пути к долине Предков у мертвых была и еда, и питье. После укрыл тела белым полотном. Теперь — и до самого завершения ритуала — к ним не дозволялось прикасаться никому.

Солнце уже приближалось к закату. Его малиновый свет едва пробивался сквозь толщу облаков, бродящих по небосводу последние седмицы. Но все же краешек диска цвета жидкого золота выглядывал из-под завесы, и это было хорошим знаком: следуя за светилом, души смогут отыскать путь в Навь.

Когда солнце готово было коснуться краем земли, настала пора для следующего ритуала. Седобородый волхв, раздетый по пояс несмотря на прохладу осеннего вечера, с начертанными на груди и лице символами, взял в руки горящий факел и встал у крады лицом к ней. Смолкли плакальщицы, что неустанно выли и стенали неподалеку. Смолкли и все прочие, застыли в ожидании, с трепетом перед готовым вот-вот начаться ритуалом погребения.

— Прими, Морена, эти души в свои объятия, — прозвучали в воцарившемся безмолвии подобные песне слова волхва. — Укажи им проход в свое царство. Сбереги их на пути к нему.

Волхв обернулся спиной к краде, лицом к Мере и стоящей подле нее дружине. Взгляд его блуждал поверх голов, словно выискивал в сгущающихся сумерках лики покойных.

— Велимир, князь Калинова Яра. Княжич Светозар. Дюжины дюжин воинов, что полегли с ними плечом к плечу. Путь ваш земной был пройден с достоинством и завершён с честью. О вашей доблести и славе сложат легенды, ваши подвиги останутся навечно в памяти потомков, а имена будут высечены в камне. Вы прошли бессчетные сражения, напитали сполна землю кровью врагов нашего народа. Будьте спокойны, ибо мы сбережем ваше наследие. Ваш путь в этом мире окончен, но продолжится в следующем. Без страха ступайте светлой тропой сквозь вечный морок Нави к берегу реки Смородины. Без сожалений пройдите по Калинову мосту. На том берегу уже ждут вас Предки в дивной долине своей. Однажды мы встретимся вновь.

Многоголосо, нестройно люди вторили каждый на свой лад:

— Однажды мы встретимся вновь.

Не оборачиваясь, волхв отвёл руку за спину, пока не наткнулся факелом на дерево. Вспыхнула солома, торчащая между жердей. Трескучее рыжее пламя быстро разрослось, жадно вцепилось в дерево и всего за несколько мгновений охватило краду целиком, выбрасывая в стороны яркие искры. Густой непрозрачный дым потек к небу, когда огонь добрался до сырых еловых ветвей.

Волхв прошёлся по кругу и подпалил снопы, заключая в огненное кольцо краду. Потом остановился лицом к пламени и затянул погребальную песню. С детства знакомую каждому мелодию подхватили постепенно и остальные. Мужские голоса, низкие и хриплые, звонкие женские смешались с пронзительным плачем дудки-жалейки, тихими звуками гуслей и устремились к небу вместе с дымом, как последнее напутствие, как прощание и вместе с тем клятва.

Совсем скоро за языками буйного пламени и серым дымом уже нельзя было различить укрытых белым полотном тел. Крада дышала жаром, искры с треском и хлопками разлетались в стороны и гасли в сгустившихся сумерках. Рыжие отсветы пламени танцевали на обращённых к краде лицах, блестели в глазах.

Мера пела вместе со всеми. От дыма щипало в глазах, а в горле стоял ком горечи. Но слез не было, хоть ее и не осудил бы никто за них. Вместо слез с высокого венца до самых щек свисали нити речного жемчуга, прикрывали глаза. Этого было достаточно. Мера знала — надеялась — что мертвые не рассердятся, ведь смогут разглядеть скорбь в ее душе.

Вот последние звуки песни затихли в реве пламени. Завершилось время горевать, настало время праздновать.

Гусли и дудки зазвучали весело, загремели ложки им в такт. Старшая дружина потянулась к столу, за ними младшая, а после — все остальные. Мера, единственная девица среди всех присутствующих, вклинилась между боярами и широкоплечими витязями, чувствуя себя неуютно рядом с ними. Однако волнение она скрыла глубоко внутри. Гордо расправила плечи, вздернула подбородок и понадеялась, что никто не осмелится оспаривать ее право быть здесь.

Кувшины с сытой пошли по рукам. Каждый должен был сделать по глотку, чтобы мертвых не мучила жажда на той стороне. Следом стали передавать горшок с коливом — сладкой кашей из ячменя, орехов и мака. По очереди зачерпнули по ложке из общей посуды. Затем следовало съесть по сдобренному маковым молоком блину, что с самого утра пекли, наверно, во всех печах города.

Под громкий клич, подобный боевому, вверх взметнулись кружки с брагой и медом. Зазвучали веселые песни, загремели ложки по тарелкам, а зазывалы принялись собирать народ