Последняя патриотическая - Артур Валерьевич Чёрный Страница 60

еще в апреле четырнадцатого. Герой компьютерных игр, зашел он в палатку на площади Ленина, где бесплатно раздавалось «Стань легендой – армия Донецкой Республики», и вот уже покатился к Стрелкову в Славянск. А дальше Ямполь и Краматорск, и где отступай, а где наступай, кому гуд бай, а кому и бай-бай. Иди по костям, а хруста не бойся.

Аэропорт, Дебальцево, Светлодарская дуга, промзона Авдеевки – все затянувшиеся вехи этой войны. Окопы, землянки и раны, водка и конопля меняют любого, только не сумасшедшего. Хакер не изменился. Также в компьютере или в планшете бьет фараонов или пришельцев.

– Устал я в пехоте, – только всего у него и случилось.

– Давай в кавалерию! Лошадь сама в генералы вывезет, – предложат ему.

В строю до сих пор. А сколько прошло ураганов, сколь многих из строя вырвало время. Не пули, а время. Ушли боец за бойцом, кто первые поднялись в четырнадцатом году. Кто встал за идею, за Русский мир, за всю Новороссию. И не пережил, когда это рухнуло.

Для Хакера ничто это не гибло. Потому что никогда не рождалось. Он пришел играть в «Новороссию» – невероятно реальную компьютерную игру нового поколения. Где вместо кнопок приставки чаще жмут на спуск гранатомета. И столько врагов пережег, перекалечил в этой игре…

И останется играть дальше. Дальше, до конца всей игры, пока не свалится замертво.

Неужели еще рождаются такие люди?… Японец! Почему ты не стал писателем?! Сколько людей ты воспитал бы на книгах! Где в каждом слове живет дух революции, где лает правду каждая уличная собака.

Настоящий русский, чьи предки черкесы служили русским царям, деды воевали за Россию, а сам дрался за Новороссию. Настоящий русский, кому не досталось России.

«Я всей душой с Россией! До конца. Ее конец – это мой конец. Что бы здесь ни было… Пусть она уйдет отсюда, пусть оставит Донбасс, а я в сердце останусь с ней! Я двадцать три года здесь приспосабливался без нее. И я больше не могу так жить! Не могу жить с их Украиной! Я русский. У меня фамилия русская. А мои предки – черкесы. Они всю жизнь служили русским царям. У меня дед воевал за Россию! А я куда от него?! Да как я приду на его могилу, с какими глазами, если останусь дома?… Я в лес пойду, в поле волком жить буду в норе, но не уйду с русской земли! Я зубами укропам горла грызть буду! Я ненавижу их „украинское“! Я ненавижу их!!! Я до конца за Россию!»

Так и стоит он перед глазами – невысокий и простоватый, в черной казачьей папахе, на фронтовой полосе, где встретились мы осенью четырнадцатого года.

Японец до последнего верил в эту войну. Потеряешь ты человека (вроде рядом вчера воевал, а нынче ни слуху ни духу), спросишь о нем у Японца.

– У меня нет его номера. Я тех, кто ушел, убираю из своего телефона. Их больше нет для меня, – по-своему понимал он людей, уставших служить.

– Так и ты однажды кончишься для других, – знал я уже по чеченской.

– Нехай, – никогда не сомневался он в выборе.

Уже прошли четырнадцатый, пятнадцатый годы, когда он сломался. Когда летом шестнадцатого укропы шли на Дебальцево и чуть не взяли его врасплох. Японец, командир батарейных орудий, не мог получить приказ на огонь. Или его не хотели давать.

– Теперь я не понимаю, что мы начинали в четырнадцатом. Куда ушла она, наша Новороссия? – сидит он, уже гражданский, у себя дома.

А после снова полезет в шахту, откуда в год невзгод ушел в ополчение.

Японец. Я говорил тебе это на границе в четырнадцатом: «Если будет трудно, говори. Я приеду». И приезжал снова в другие года, зная, что ты никогда не скажешь, как трудно тебе было жить. Потому что Новороссии было много трудней, чем тебе и чем мне. И мы на разных фронтах коротали те дни. Ты под Дебальцевом, я в Спартаке или в Марьинке.

И вот жизнь по-разному успокоила нас. Ты сдал оружие, у меня его отняли, мы оба нынче гражданские. Но битва за Новороссию, за Россию еще не окончена. И она будет страшной. А потому мы снова вернемся туда. На передовую России, где однажды сошлись осенью четырнадцатого года.

До встречи, Японец. Потому что, чтобы понять, что начиналось в четырнадцатом, нам нужно это закончить.

Всё ерунда, кроме Страшного суда.

За черными горами, за долгими долами, за черным погорелым лесом, где ворон костей не носил, лежал в старой яме старый ставок, и шаталась на нём от ветров «Пристань отчаяния». Ползли по студеным ее берегам синие колдовские туманы, да качалась в русалочьих омутах бледная ледяная вода. И была там лубяная изба, жили в которой Рогатый, Щука, Хомяк, Гоша и Кеша, Кум и Куб. И был у них командир – Синий.

Так начиналась та сказка в четырнадцатом году… Досказать бы ее до финала, да нет у русской сказки конца. Где теперь Гоша и Кеша, Рогатый, Хомяк? Где остальные бойцы? Не скажет и Синий, куда разошлись.

– Что, командир, где вся команда?

– Не знаю. Я, может, нынче за всех и воюю, – сидит он, обмотанный проводами, в комнате связи, сменив сто ремесел в войне.

– Где друг твой, Японец?

– У меня нет его номера. Я тех, кто ушел, убираю из своего телефона, – уже смеется он про Японца.

Вдвоем они заходили в Дебальцево. С огнеметом за спиною Японец, с пулеметом в руках Синий, да оба с золотым правилом: врага корми до смерти! Это он, Синий, в феврале пятнадцатого сбил из пулемета украинский флаг на администрации города. Это он своею рукой поставил символическую точку в Дебальцевской операции.

Эх, Синий!.. Вырос ты в гетто, и был ты никем, и звали тебя Никто. А вот попал в беды библейские, и висит для тебя и других в четырнадцатом году – видно из года семнадцатого! – огромный рекламный щит с огненными словами: «Стань легендой! Армия Донецкой Республики».

Нам жить сто лет, а не дотянуться, не дорасти до вас никогда, герои четырнадцатого года. Никогда не стать этой легендой.

Братья Дикой и Тихий. Один с пулеметом, другой хоть с камнеметом – на все руки мастер. Оба оттуда, из кузницы кадров – чеченской войны. Оба на «Миротворце»: жизнь прожить нужно так, чтоб попасть в списки «международных террористов».

– Да врете вы всё! Какие вы братья? Вы ж вместе только на водку! – разглядят их потом.

– Так