В огне повенчанные - Иван Георгиевич Лазутин Страница 52

– Опять сеет, гад, – выругался Егор.

– А ну, дай на минутку! – Богров-старший взял у сына бинокль и поднес к глазам. – Тот же самый. Ишь, скалится! И опять кулак показывает.

«Рама» приближалась к окопам второй роты со стороны дивизии бауманцев. Такая наглость – средь бела дня летать над окопами на высоте ста метров, грозить кулаком да еще что-то кричать при этом и бросать листовки! Богров-старший подобного не ожидал. Хотелось немедленно открыть огонь по наглецу из всех видов оружия, но имелся приказ не демаскировать позиций дивизии стрельбой по самолетам. А приказ есть приказ.

Плавно перевертываясь в воздухе, листовки, как белые голуби-турманы, медленно спускались к окопам батальона. До земли они долетели, когда «рама» уже миновала расположение стрелкового полка.

И все-таки кто-то из старших командиров дивизии не выдержал и, нарушая свой же приказ, дал команду сбить наглеца. Из багряной опушки рощи, где проходила огневая позиция артиллерийского полка 85‑миллиметровых противотанковых орудий (ранее полк был зенитным), показалось несколько белых дымков. После их появления до окопов стрелкового батальона донеслись звуки орудийных выстрелов.

«Рама» неловко припала на левое крыло и, словно споткнувшись о что-то невидимое, на какое-то мгновение замерла, потом круто пошла вниз, оставляя за собой черный шлейф дыма. Она упала в лес, откуда батальон ждал вражеские танки. Упала в тот самый момент, когда Богров-старший увидел, как в трех шагах от их пулеметной ячейки на траву упала белая листовка и, тут же перевернутая ветерком, легла почти у самого бруствера.

Чтобы достать ее, не нужно было вылезать из ячейки. Богров-младший, изогнувшись, протянул руку и, зажав уголок листовки между пальцами, достал ее. Листовка пахла свежей краской. Первая строчка была напечатана жирным крупным шрифтом. Взгляды отца и сына скрестились на листовке:

«Москвичи-ополченцы!

На вас накатывается смертоносный вал отборных танковых дивизий. Под их гусеницы легла Европа.

Ваше сопротивление бессмысленно. Фюрер и немецкое командование гарантируют вам жизнь, нормальное питание и медицинское обслуживание.

Ваше признание силы и величия Германии будет достойно оценено фюрером и даст вам право после победоносного окончания войны вернуться к своим семьям, в свою родную Москву и другие города и села России.

Будьте благоразумны. Вы стоите перед лицом трагедии, исход которой – в ваших руках.

Командование группы армий “Центр” дает вам на раздумье целую ночь.

Переходите на нашу сторону группами и поодиночке».

– Ну как? – спросил Егор и достал из-за отворота пилотки бычок. Закурил.

Отец не ответил. Скатал из листовки шарик, отковырнул шанцевой лопатой ком глины и зарыл ее. И тоже достал из пилотки большой бычок, прикурил от самокрутки Егора и, словно не было никакой листовки, спокойно сказал:

– Утром, если вынудят, мы им ответим.

В непривычную тишину, повисшую над окопами, вдруг откуда-то с небесной выси пролилось гортанно-трубное курлыканье журавлей. И слышалось Богрову-старшему в этих тревожных журавлиных возгласах предвестие долгих и больших бед, перед которыми нужно выстоять.

Глава XIX

Телефонный звонок полковника Реутова был неожиданным и, как показалось Веригину, преждевременным. Час назад по приказанию генерала Веригина Реутов срочно отправился на левый фланг полосы обороны, где по обеим сторонам автострады Москва – Минск занимали боевые позиции два приданных дивизии полка 85‑миллиметровых зенитных орудий. На эти два артполка у Веригина была большая ставка. Оседлав самое танкоопасное направление полосы обороны – автостраду, зенитчики (тоже по приказу командующего Резервным фронтом приданные дивизии для усиления жесткой обороны) пока не укладывались в заданные темпы инженерно-земляных работ.

Веригин только что собрался лично проверить, как идут работы по подготовке к взрыву шоссейного и железнодорожного мостов, и хотел познакомиться с личным составом подрывной команды, сформированной из саперов резерва Главного Командования. Подрывная команда была придана дивизии два дня назад, хотя задачи ей были поставлены раньше – командованием Резервного фронта.

По пути от подрывников генерал планировал заглянуть к морякам-черноморцам. Вчера вечером командиры обоих дивизионов доложили Веригину, что моряки не хотят переобмундировываться. «Старая песня – умрем в тельняшках, – подумал Веригин, смотря на себя в осколок зеркала, который он вчера аккуратно закрепил между тремя гвоздями, вбитыми в сосновое бревно, служившее косяком дверного проема блиндажа. – Неистребимая традиция. Прет против всех законов маскировки. В тельняшках умирали черноморцы и в русско-турецкой войне. Не на воде, а на суше. На фоне красного суглинка и пепельно-серых меловых отрогов, в черно-белых полосатых тельняшках, в черных бушлатах и черных бескозырках, остроглазым туркам они, наверное, казались зебрами. Лучшей мишени не придумаешь…»

С мыслями о том, с чего он начнет разговор с моряками, генерал закрыл за собой брезентовый полог блиндажа, заменяющий дверь, и шагнул в глубину хода сообщения. В этот момент дежурный связист крикнул ему вдогонку:

– Товарищ генерал, на проводе ноль-три. Важное и срочное сообщение!

Последнюю неделю Веригина раздражали суетливость и нервозность Реутова. Чем ближе наступал час лобовой схватки с врагом, тем заметнее стали сдавать нервы у начальника штаба.

«Хотя, если разобраться, на Ламе оснований для нервозности было больше. Дивизия была вооружена в основном кирками и лопатами, одна винтовка приходилась на троих… А сейчас?.. Чего он мечет икру?» Уже на Вязьме полки были переформированы по штатам регулярных войск, каждое стрелковое отделение получило по две винтовки СВТ и ручные пулеметы; в каждую пулеметную роту выдали по двенадцать станковых пулеметов; в минометную роту – по шесть минометов; каждая полковая батарея получила четыре новенькие 76‑миллиметровые пушки; взамен старых, отслуживших свой век пушек артиллерийский полк получил с завода двадцать четыре 76‑миллиметровых орудия, восемь гаубиц и четыре мортиры. А два дня назад в дивизию поступили артиллерийские лошади. Правда, без амуниции. Но так или иначе вопрос с тягловой силой был уже фактически решен…

И все-таки Реутов нервничал.

– Ну что там стряслось?! – раздраженно бросил в трубку генерал, недовольный тем, что телефонный звонок заставил его вернуться в блиндаж и оборвал мысленное начало беседы, которую он должен провести с черноморцами. Он уже придумал начало своего обращения к матросам: «Товарищи краснофлотцы! Хоть и живет в народе красивый афоризм – “морской кок равен сухопутному полковнику”, но война есть война. Война – не камбуз, где чумичкой разливают борщ по-флотски и носят брюки шире, чем гоголевский Днепр во время весеннего разлива, когда его не может перелететь ни одна птица…» – Ну что вы молчите?! Я вас не слышу… Говорите громче, в трубку!.. – нервничал Веригин.

Вначале слова полковника доносились как сквозь подушку, еле слышно, а потом, словно прорвавшись через преграду, резко и