Москва-Париж - Александр Жарких Страница 46

Во втором накате я не успел вовремя выбежать из захваченного блиндажа, когда почти прямо в него попал украинский снаряд. Меня завалило брёвнами и землёй, сдавив грудную клетку. Будучи снова контуженным, я очнулся только через три часа и заорал, не зная, кто может быть снаружи, наши или украинцы. Оказалось, наши. Меня раскопал и вытащил сам Губан. Только он мог благодаря своей невероятной силе раскидать придавившие меня брёвна. Увидев его улыбающееся человеческое лицо, я был счастлив. Никто не мог поверить, что я не ранен, а только в очередной раз контужен. Это было почти чудо, которое я воспринял, как очередное предупреждение от злой тётки с косой. Но в глубине души догадывался, кто меня спас. Ребята потом отпаивали меня, дав кругаль с чифиром, и угостили хорошими украинскими сигаретами Compliment. Это был реальный комплимент и «грев» от них. Мне была приятна их человеческая забота о немного оглохшем и придавленном войной товарище.

Оказалось, что у ребят Ручника тоже была своя традиция собираться перед накатом всем вместе. Говорили, что она досталась Ручнику в наследство от прежнего командира. Раздавалась команда:

– Всем поссать и приготовиться к выходу!

После этого командир ставил задачу, и кто-нибудь обязательно спрашивал:

– А как мы это сделаем?

Уверенно! Очень уверенно, пацаны! – должен был ответить командир, и мы все вместе уходили в накат с уверенностью друг в друге и в своём командире. Не все возвращались из наката, но умирать с уверенностью в любом случае лучше, чем делать то же самое в растерянности. Без уверенности страшно идти вперёд при любом накате и можно тут же на передовой почувствовать себя животным.

Почему животным? Потому что глубинный страх смерти заложен в нашу «прошивку» с момента рождения, нет, скорее, с момента рождения всех наших предков. Это инстинкт самосохранения, тот самый зверëк, который разрывает нас изнутри и скулит, чтобы мы не лезли куда ни попадя…

Первые сто метров из трёхсот я преодолел почти в полной темноте без приключений. А затем увидел далеко впереди, чуть справа, один оранжевый огонёк. Это по нам начал стрелять укроповский фишкарь, часовой то есть. Затем к нему присоединился другой огонёк… третий… Потом заработал пулемёт. Подойти по-тихому в этот раз снова не получилось. И очередной накат покатился!

Откуда-то сзади Ручник дал команду: «Братики, вперёд!» Мы поднялись и побежали, пригибаясь к земле с вытянутыми вперёд головами и автоматами… Ну зачем я так много в детстве и юности смотрел фильмов про войну? Хотя все они были только фильмами и ничем больше. И вот теперь память подсказывала мне, что ситуация вокруг напоминала когда-то увиденные кадры боёв из тех фильмов, только в отличие от них, с очень качественным изображением и непревзойдённым звуком. Да, тот самый «эффект присутствия» был налицо. А на лице у меня, наверное, была рожа безбашенного разъярённого боевика.

Справа и слева от меня вспышки взрывов миномётных снарядов на мгновения освещали окрестности. Взрывы поднимали комья земли метров на пять вверх и разбрасывали в стороны ещё на столько же. Пули свистели у висков, буквально облизывая почти оглохшие уши. Всё стало напоминать атаки времен Великой Отечественной войны. Не хватало только криков «Ура-а-а-а-а-а!» с нашей стороны.

Слышно было, как в ответ заработал наш расчёт АГС, и как Лев Абрамович со своим верным оруженосцем Ломакой стали наяривать по противнику из пулемёта. Упрямому Льву Абрамовичу удалось-таки отремонтировать трофейный пулемёт, и он работал с двух точек, на которых установил оба теперь уже своих аппарата: «Корд» и американский M-240.

Как я пробежал вперёд ещё сто метров, было известно лишь Господу Богу. Но мы с ним будем молчать. Я чувствовал, что злая тётка с косой устала бежать за мной и просто откуда-то подглядывала, а когда стали видны взлетающие клочки земли от пуль под ногами, то стало понятно, что это было адресовано уже лично мне. Я упал в траву и начал вспоминать, чему меня учили когда-то в учебке: сразу перекатился в сторону, потому что пулемётчик продолжал накладывать в то место, где я скрылся в траве. Самой траве это не нравилось, и мне тоже. Поэтому на время пришлось затаиться, притворившись двухсотым.

А потом я несколько раз оживал, поднимался и короткими перебежками по нескольку метров перебегал зигзагами от одной точки к другой. Каждый раз, когда падал на землю, то совершал перекат в сторону. Так я преодолел ещё метров семьдесят вперёд и подобрался на расстояние броска гранаты. Что без промедления и сделал…

Но ничего этого после я не уже помнил. У меня приключилась временная амнезия. После серии контузий мозг сработал таким образом, наверное, защищаясь от собственного разрушения из последних сил. Тогда меня ещё раз жёстко контузило взрывом прилетевшей с нашей стороны мины. Речь мог формулировать, а сказать ничего не получалось, пока меня потом хорошенько не обкололи от этой напасти, но мозгу, видимо, очень не понравились признаки отёка внутри моего черепа.

Оказывается, метрах в пятнадцати справа от меня бежал вперёд Борщ, пацан, который стал повторять мои движения. Он-то и рассказал мне о том, чего я совсем не помнил. С его слов, до вражеских окопов из нашего взвода добрались не более десяти человек. Остальные были либо ранены, либо убиты. Больше было «трёхсотых», «двухсотых» – намного меньше. Всё-таки косячники в основном были ушлые ребята. А мы с Борщом потом ещё сблизимся по-настоящему и станем дружить.

Добравшись до украинских траншей, мы с ним пошли в боевой двойке. Я и он – в одну сторону, а другие наши пацаны – в противоположную. Борщ стал для меня первым номером, а я для него вторым. Одной рукой я мог держаться за бронежилет впереди идущего, а ствол моего автомата мог лежать на его плече. Я двигался после контузии словно в бреду и почти на автомате, уши гудели, рот онемел, но глаза всё видели на сто метров вперёд и на три метра под землёй. Вся траншея была уже завалена трупами украинских солдат. Приходилось высоко поднимать ноги, чтобы не споткнуться о них и об их оружие. Свою сторону траншеи мы с Борщём быстро зачистили.

И стрелять пришлось обоим. Я хлопал его по плечу, когда у меня заканчивались патроны, а перезарядив магазин, хлопал его два раза, и мы шли дальше. Он, в свою очередь, не оборачиваясь ко мне, кричал: «Красный», когда у него