Донбасский меридиан - Владимир Георгиевич Нестеренко Страница 28

На краю войны я опять стою.

Злому ворогу я заслон творю.

Я заслон творю злому ворогу,

Жизнь отдам свою очень дорого,

Очень дорого жизнь отдам свою…

Тамару Ивановну поразил необычайный голос Семёна, но больше слова, которые шли в унисон с настроением самого хозяина и гостьи, избравшей свой метод борьбы с нацистским режимом. И сама старалась подхватить мотив вполголоса да нести его за Семёновым напевом, он вроде невеселый, суровый, но не угнетал, а возвышал душу, утверждал русский характер, непокорный и горделивый. Семён вдруг оборвал песню, молвил хмуро, видно было, что и водка, и песня настроила его на критический лад:

– Пожар у нас, Тамара Ивановна, подстать прошлым великим, а ты уходишь от него. Вернешься, когда потушат. Я остаюсь не в качестве пожарного, а наблюдателя, чтоб сберечь своё добро. Оно ещё всем пригодится.

– Выходит, ты все же меня осуждаешь, но я тебе объяснила мотив бегства: не дам, чтобы мой внук стрелял в сторону ополченцев…

В кухню вошла Дарья и, обрывая беседу, сказала:

– Диван я вам раздвинула, простынки постелила, можно отдыхать с дороги.

Тамара Ивановна, угнетённая осуждением Семёна, села на край постели, задумалась о своём отчаянном бегстве, о том, что Семён сначала верно понимал, сказав: «Сопротивление ты по-своему оказываешь, не хочешь, чтобы внук стал в ряды нацистов». Однако неискренне, передумал, осудил. Бог ему судья. Сбережет внука. О сыне Андрее она теперь не беспокоилась: там останется до окончания смуты. Куда назад-то переться? Зажмут его тут, скрутят, в строй поставят. Вот ведь какой пасьянс политический получается. В доме обо всем таком ничего не думалось, чутьё материнское подталкивало к оберегу, там острота потери как-то тяжело не ощущалась, мол, временно оставляю нажитое на сестру. Как перед усопшим, что лежит в гробу в доме, родные в полной мере потерю не ощущают, но вот пришла минута, выносить стали, вот он, последний миг присутствия здесь хозяина, рев и слёзы градом, какие, казалось, выплаканы уж все давно. Однако остались они напоследок втрое горше прежних, со свинцовой тяжестью бороздят душу. Теперь, с удалением от дома, от слов Семёна, может и от песни, сердце защемило, слёзы непрошеные в тиши комнаты хлынули из глаз, заливая скорбью душу. Усадьба, дом не хуже, чем у Семёна. Он не мыслит без хозяйства дальнейшую жизнь, а она решилась. Знает, дом без хозяина – сирота. Легко ли сироте на белом свете, считай, Танечке? Молчаливая, печальная девочка. У неё квартира в многоэтажке двухкомнатная. Обидеть могут, надругаться, судя по почерку нацистов, оставленному вокруг города. Кто заступится за девушку, за дом мой, за её квартиру? Ополченцы далеко. К целому ли очагу вернутся, или как в Отечественную – к пеплу? Разграбят в два счета усадьбу, заселятся бандиты, истребят нажитое, загадят. Она слышит, как душа возле дома плачет, такого ли сумрака кто хотел?

Тамара не сомкнула глаз до прихода Тани, которая долго не шла спать, наверняка щебетала с Костей. Девушка тихо, как мышка, скользнула под лёгкое одеяло, на бочок улеглась и через минуту, баба поняла, уснула. Только не безмятежным уж сном, подумалось, а тревожным. В её-то годы!

Утро вечера мудренее, говорят в народе. Пришло оно на землю, как и положено, в свой срок, тёплое, лучистое, придающее бодрое настроение. Казалось бы, чего беспокоиться – завтракать да идти на автостанцию на утренний автобус, идущий в Донецк. Всё просто. И мудрость в том! Только звуки тревожные донеслись сюда, на окраину города, в летнюю кухню Семёна с Дарьей. Прислушались: стрельба!

– Божечька ты мой, что там случилось? – с побледневшим лицом вскочила из-за стола Тамара. – Небось, украинские бандеры нагрянули?

Стрельба разрасталась. Дончане не очень-то относили себя к Украине, особенно в обострившийся кровавым переворотом год, не признали бандитскую хунту, с помощью оружия хотят утвердить свою независимость, провозглашенную на референдуме. О том стрельба, ею хотят люди разрешить междоусобный спор.

«Остановитесь! – кричит сердце в страхе. – Не лейте кровушку, рабы Божие, смиритесь!»

– Баба, разреши сбегать на разведку? – тоже вскочил Костя.

– Не смей, слово давал, – резко ответила Тамара Ивановна внуку, подкрепляя слова жестом руки.

– Вчера никого не было. Видать, ранним утром приперлись! – сказал Семён с содроганием в голосе, от которого Таня сжалась, словно девушку собирались ударить. – Надо подождать до выяснения.

Завтрак прерван, скомкан, как лист бумаги с нецензурными словами. Кусок хлеба не лез в горло из-за неожиданности и жуткого предчувствия близкой беды. Куда теперь бежать и когда?

«Немедля, – вновь предсказывало материнское чутье Тамаре, – пока нацисты не перегородили все пути!»

– Собираемся, дети, – властно сказала бабушка. – Обойдём город полем, только скажи, Семён, какой стороной огибать?

– Вам надо держаться левой стороны, – сказал он, подняв руку в знак стихнувшей стрельбы. – До Донецка 32 километра. Вы в первый день шли резво и покрыли почти половину всего пути.

Костя вынул из кармана джинсов карту Донецкой области, развернул её, и путешественники стали изучать местность.

– Тут толком ничего не показано, – сказал Семён, – административная, надо бы иную, где показаны сопки и речки с прудами. Но бояться не след, лесов нет, степи повсюду, есть лесополосы, болот тоже нет. Сопки есть. Как только обойдёте город, так держитесь правее, выйдете к трассе на Донецк. Дальше вдоль её, как и прежде, шпарьте, да с Богом!

– Баба, не пропадём, мы уже тертый калач в этом деле! – бодро сказал Костя, а Таня кивками головы подтвердила.

– Так никто ж не паникует. Глаза боятся, говорят люди, а руки делают. Так и мы ножками топ-топ. Спасибочки, вам Семён, Дарья за хлеб соль, за добрые советы и напутствие. – Тамара Ивановна поклонилась супругам, и через несколько минут группа вышла из усадьбы, взяла курс на северо-восточную сторону Горняка. Раскаленное светило поднялось довольно высоко, стояло безветрие, и путники вскоре почувствовали жаркое дыхание степного солнца, услышали треск беспечных кузнечиков, да увидели стаю кормящихся скворцов с молодым выводком, что вернуло группе рабочее состояние и целенаправленность.

3

Путники рассчитывали выйти к Донецку, точнее зацепиться за дачи на исходе второго дня, поскольку марш складывался удачно, без помех. До Марьинки, а она и есть пригород, оставалось всего-то ничего, чуть больше дюжины километров. Но горько ошиблись, став свидетелями ужасного столкновения. Обойдя город Горняк,