Избранные произведения - Пауль Хейзе Страница 47

Молодой лейтенант Конрад Ребер, сын хозяина усадьбы «Павлины», что в Херлисдорфе, шел по конюшне. При его приближении лошади задирали шеи, шумно выстраиваясь в ряд. Однако рыжая кобыла Лисси, стоявшая в самом дальнем заднем углу, доверчиво огляделась, подняла хвост и растопырила ноги.

— Что с тобой, Лисси? — спросил лейтенант. — На что собралась пожаловаться? Наверное, захотелось поскакать галопом на учебном плацу во Фрауэнфельде в пять часов утра под звуки фанфар, когда в воскресное утро все любуются тобой из окон, а по вечерам красивые девушки треплют тебя по гриве и дают кусочки сахару, а меня одаривают поцелуйчиками? Ничего не скажешь, такая жизнь намного лучше, чем возить навоз на поля, весь день слышать ссоры и брань, видеть кислые физиономии! Повернись налево, повернись направо, пригнись, вытянись, — и все равно услышишь брань. Едва кончится ругань, начнутся охи-вздохи. Ну, что думаешь, Лисси? Наверняка ты сейчас подумала: чему быть, того не миновать, а рано или поздно все это кончится. Не мытьем, так катаньем. — Сказав это, лейтенант похлопал кобылку ладонью по хребту, так что она от радости задрыгала ногами.

Заметив, что Пегий и Серый щерят друг на друга зубы и вскрикивают от ненависти, не поделив между собой корм, Конрад схватил с гвоздя хлыст и со свистом стеганул их несколько раз по подбрюшью, так что кони взвились, будто форели перед грозой.

— А ну угомонитесь, черт бы вас побрал! — крикнул он. — Неужели в этом сволочном доме даже бессловесная скотина должна ссориться?

Дав им впрок несколько добрых тычков по бабкам, он на какое-то время неподвижно застыл с рукой, занесенной для удара, пока не успокоился сам и во всех яслях не послышалось дружное чавканье. После этого Конрад неслышно пробрался к оконной нише и повесил хлыст на гвоздь, но рукоятку еще какое-то время держал в руке, а потом украдкой освободился от нее. После этого он замер, прислонившись к карнизу.

Белая полоска света ломаными зигзагами сверкнула сквозь дверь конюшни, спугнув двух ласточек, которые молниеносно скрылись сквозь щель. Чья-то рука неуверенно пыталась приподнять цепочку, на которую конюшня была заперта изнутри.

— Конрад, это ты? — требовательно спросил снаружи женский голос. Потом он стал просить настойчивее:

— Открой, Конрад, это я, Анна.

— Дверь конюшни останется на запоре, — твердо отрезал Конрад. — Зато дверца сарая открыта. — Через несколько секунд сестра осторожно пробиралась ощупью сквозь темноту конюшни между стеной и водосточным желобом, подобрав подол платья.

— Здравствуй, Анна, — сказал Конрад, давая знать, где он находится.

— Что это ты прячешься до самого полудня, так что тебя ни одна живая душа найти не может? — ласково пожурила Анна брата.

— Так я ведь всем мешаю.

— И все равно: в майский воскресный день, когда каждый поезд может привезти с полсотни гостей, хозяин должен быть в доме, а не в конюшне.

— Кто? Хозяин? Да разве я хозяин? Разве между погребом и чердаком найдется хоть одна более безгласная душа, чем я? Козел отпущения — вот кто я такой! Мишень для любого, кому взбредет сорвать скверное настроение. Хозяин! Скажешь тоже!

Анна примирительно прислонилась к брату.

— Конрад! Будь немножко терпеливее с отцом, прошу тебя, — улещивала она брата.

Конрад вскипел:

— Если бы у меня не было терпения, огромного терпения, неужели ты думаешь, я давным-давно не уехал бы отсюда? Конечно, уехал бы! Впрочем, дело не только в терпении или его отсутствии. Мне уже двадцать четыре года, я имею право голоса, военный человек, офицер, командир пожарной команды. Мои товарищи поступают по собственному разумению, вольны распоряжаться собой, имеют свободу действий. Некоторые даже получили должности и обзавелись семьями. Ко мне же отец придирается, будто к мальчишке. Но тот, кто ровно ничего не значит у себя дома, тот пустое место и в обществе. Такое положение мучает меня, я просто не могу его больше выносить.

Сестра немного помолчала, опустив глаза и рассеянно играя колокольчиками хомута. Наконец после долгих колебаний обронила вполголоса:

— Кто знает, сколько он вообще еще проживет.

Конрад оторопело взглянул на Анну, как когда-то в школе для новобранцев, впервые услышав дьявольский свист пикриновой ракеты. Потом он наморщил лоб.

— Послушай, Анна, я хоть и не умею всех примирять, как ты, но таких бессовестных мыслей, знаешь ли, я себе и во сне не позволял.

Анна опустила голову и молча смотрела сквозь оконную решетку поверх деревенских крыш кирпичного цвета туда, откуда с невидимой лесной горы раздавался самозабвенный клич кукушки. Потом вдруг с жалким всхлипом бросилась на пыльный карниз, охватив голову руками. В день рождения на руки ее полились слезы, зрелые, накопившиеся слезы, собранные тихими ночами и выплеснувшиеся теперь из скрытной души.

Брат был опять немало удивлен. Слезы Анны вызвали в нем сочувствие и благоговение, будто он, шагнув через прикрытое колодезное окно, сквозь щели в досках вдруг заметил, что в мрачной воде шевелится нечто живое. Конрад участливо наклонился к сестре и ласково погладил по пробору в волосах.

— Ну что ты, Анна, не надо! — успокаивал он.

— Неужели ты думаешь, что только тебе одному приходится переносить тяготы? — выдавила она.

— Что случилось? Неужели они нё хотят отдать тебе твоего доктора?

— Отец, пожалуй, согласен, зато мать не хочет.

— Итак, у меня отец, а у тебя мать, — мрачно заключил Конрад.

Анна живо вскочила, сбросив горе с души, потому что на улице послышались голоса.

— Разве по мне заметно? — бодро спросила она, утирая глаза и оправляя платье. Потом напомнила брату с чувством превосходства: — Пойдем же, пора обедать. Сегодня мы будем обедать на час раньше. — И доверительно шепнула:

— Отец будет есть отдельно, я ему накрыла в гостиной. И мать, наверное, не спустится к столу.

— Почему? — озабоченно спросил Конрад. — Она, надеюсь, не заболела?

— У нее просто мигрень. От волнения и страха.

— От страха?

— Ну да. Ото всего, что сегодня пришлось бы делать. Ты же знаешь.

Он облегченно вздохнул.

— Тогда можно будет хоть разок в виде исключения мирно пообедать.

— Конечно. Правда, тетушка приехала помочь.

— Которая? — недоверчиво поинтересовался он.

Ответ сестры мало что прояснил.

— Обе! — наконец смущенно призналась она. — Тетушка-изюмина и тетушка-ведьма.

— А почему не весь птичий выводок сразу? — насмешливо поинтересовался Конрад.

— Они только на полдня приехали, — оправдывалась Анна. — Прибыли час назад и вечером уедут. Такое, думаю, вполне можно будет вытерпеть! — И, чтобы брат легче переварил новость, Анна сдобрила ее