Девочка с косичками - Вильма Гелдоф Страница 7

– Позвольте мне все исправить! – восклицает Франс. – Я не хотел, чтоб так вышло. Честное слово!

Мы притворяемся, что не видим его протянутую в знак примирения руку.

Я ушибла ногу и очень стараюсь не хромать, а Трюс, кажется, вот-вот грохнется в обморок, но мы удаляемся с высоко поднятыми головами.

По дороге домой нас разбирает нервный смех.

– Мы отличницы, Фредди, мы выдержали экзамен! – хихикает Трюс, крутя педали.

– Суммакум-отличницы! – вторю я ей.

* * *

Через несколько дней нас допускают на собрание. И мы идем. Я твердо решаю, что и рта не раскрою. Волнуюсь ужасно, как и Трюс. Как у них там все заведено, мы не знаем, женщин в группе нет, мужчины, конечно, все старики, а мы для них – дети. Особенно я. Хотя сегодня я нарочно не стала заплетать косички.

Мы вежливо представляемся. Кроме Франса, «нашего командира», на собрании (в том же лесу) присутствуют семеро. И действительно, им лет тридцать, не меньше, если не считать Абе. Он не такой древний и, кажется, весельчак: с его губ не сходит усмешка, и он приветливо улыбается мне. А вот вдовцу Виллемсену, мяснику и соседу Франса, похоже, далеко за шестьдесят. У него низкий прокуренный голос, хриплый, как у осла.

– Мы что, нуждаемся в помощи детей? – ворчит он, обращаясь к Франсу – тихо, но не настолько, чтобы я не слышала.

– Провалиться мне на этом месте! Да этой мелкой не больше тринадцати! – громко удивляется другой, рыжий, как лис.

«Мне только что исполнилось шестнадцать», – хочу возразить я, но молчу. Франс смеется.

– Потому-то они нам и пригодятся, – объясняет он. – Их никто не заподозрит.

– Да уж, таких-то соплячек, – бормочет Виллемсен.

Уже сгущаются сумерки, хорошенько рассмотреть остальных собравшихся трудно. Но мы знакомимся с Яном, невозмутимым крепышом с копной светлых кудрей, который работает на стальной фабрике в Эймёйдене и состоит в тамошней группе Сопротивления, с Тео, работником цветочной фермы, серьезным типом с большими глазами и тонкими усиками, и с Сипом, молчаливым силачом, шурином Франса, по профессии, кажется, дорожным рабочим. Что до двух других, то я успеваю запомнить только их внешность и фамилии: Румер, который з-з-заикается и, видимо, поэтому по большей части молчит. Он похож на добродушного пса с грустными карими глазами и обвисшими щеками. Ну и тот лис, Вигер, внешне полная противоположность Румера: рыжий, с худым, резким лицом и бледной кожей.

– И эти девочки не из трусливых, – заверяет Виллемсена Франс.

Я расплываюсь в улыбке и приосаниваюсь. Мне очень хочется быть такой, какой он меня видит. И если я буду делать как он говорит, обязательно стану ей.

– Вы не думайте, наши фамилии ненастоящие, – с хитрой улыбкой сообщает Вигер.

– Нет, конечно, – отзывается Трюс. – Само собой.

Почему Франс не предупредил, что нужно использовать вымышленные имена? Мы с Трюс дружно бросаем на него сердитый взгляд и продолжаем рассматривать остальных.

– Ну и как, Трюс, – спрашивает Вигер, заметив, как она изучает присутствующих, – кто тут тебе по вкусу?

– Здесь собрались не самые смазливые типы, – говорит Франс, многозначительно косясь на Вигера. – Красавчики слишком привлекают к себе внимание.

Мужчины, конечно, разражаются хохотом. Трюс смущенно теребит подол юбки. Я делаю вид, что ничего не слышала.

К счастью, это не то собрание, на котором все с важным видом сидят за круглым столом и перебрасываются заумными словечками. Это всего лишь кучка людей, которые стоят в сумрачном лесу, курят и толкуют о том о сем. Я согласно киваю в ответ на все, что они говорят. А обсуждают они нападение Германии на Советский Союз, подходящие для собраний адреса, предстоящие операции. И оружие: как организовать налет на полицейский участок, чтобы раздобыть пистолеты и боеприпасы.

И теперь я и Трюс – мы с ними заодно.

Франс бросает на меня взгляд и замечает:

– Вы с Абе могли бы быть парой.

Я заливаюсь краской, но он поясняет, что мы с Абе вместе пойдем на задание. Я нужна затем, чтобы на Абе никто не обратил внимания.

– Захвати две бутылки с бензином. Сможешь? – спрашивает Франс.

Получив свое задание, дальше я слушаю вполуха. Я иду на свою первую акцию! Я! Фредди Оверстеген! Уже послезавтра! Вместе с Абе. Я расправляю плечи и смотрю на Трюс. Ее взгляд прочесть невозможно, но, надеюсь, она не завидует.

Франс снова заводит речь о гибели «Гёзов», но его останавливает старик Виллемсен:

– Господи, Франс, да ты перепугаешь детей!

– Меня не напугать! – вдруг выпаливаю я.

Это первое, что я говорю по собственной воле, но я действительно в это верю. По крайней мере, в тот миг. Чем больше я узнаю´, тем больше крепчает во мне чувство: надо что-то делать. К тому же, напоминаю я себе, та история с «Гёзами» случилась много месяцев назад.

– Вообще-то, бояться стоит, – подает голос Тео, тот серьезный тип. У него большие круглые глаза, как у совы. – Я как раз этого больше всего и страшусь – что с нами произойдет нечто подобное. Что нас предадут. Им достаточно опознать кого-то одного из нас…

– Одного! Слышите? – Старик Виллемсен едва не срывается на крик, пинает кучу сухих листьев.

– Одного, – спокойно повторяет Тео. – Установить за ним слежку, пока он не приведет к нам и… – Он беспомощно разводит руки. Верхняя пуговица его рубашки расстегивается, и он краснеет.

– Что будет, если нас поймают? – робко спрашивает Трюс. За все время это ее первые слова.

– Будут допрашивать, – отвечает Тео, застегивая пуговицу. – И ты расколешься, потому что тебя подвесят за запястья, будут бить, пинать. Ты выдашь…

– Вот мерзавцы! – восклицаю я. – Фрицы правда на такое способны?

Я зажимаю рот рукой и отворачиваюсь. Деревья вокруг – темные тени.

– Да, Фредди, способны, – тихо говорит Трюс.

Да, думаю я. Конечно. Я ведь и сама знаю.

– Начиная с сегодняшнего дня вам больше нельзя просто так доверять людям, – говорит Франс, строго глядя на меня.

Я вспоминаю наш экзамен на храбрость, слабо улыбаюсь и киваю. Потом вспоминаю мефрау Кауфман и ее сына. Ведь мы понятия не имеем, кто их выдал. «Нет смысла об этом думать, все равно не узнаем», – вздохнула мама, когда Кауфманов увезли. А потом сказала то же, что и Франс: «В конечном итоге доверять нельзя никому».

Только теперь я по-настоящему понимаю смысл этих слов.

– Я не струшу, – говорю я. – Точно не струшу.

Но я рада, что сейчас темно и никто не видит, как дрожат мои руки и колени.

4

Смеркается. Над крышами низко висит бледный месяц. Издалека мне машет соседский парень. И окликает:

– Эй, Фредди!

Можно